Страница 90 из 118
— Пусть будет так, — сказал хозяин Баб-Илу.
От голоса его, снисходительного и уверенного, ярость вновь полыхнула в душе. Еще мгновение — и прорвалась бы, но нет, сумел удержать.
Чего бы мне это не стоило… убью его.
Поднялся, медленно пересек комнату и, лишь оказавшись рядом с хозяином города, поднял голову, встретился взглядом. В глазах врага, по нездешнему светлых, было безумие — спокойное, давнее, пустившее корни.
Лабарту произнес, по-прежнему тихо, еле слышно:
— Будь покровителем мне, стань моим старшим братом.
И взял врага за руки крепко. Тот не успел шевельнуться и взгляда не отвел.
— Мир исчез для тебя! — сказал Лабарту, и голос его звучал теперь отчетливо и ясно, каждое слово рассекало воздух. — Ничего не осталось, ты в моей власти!
Хозяин Баб-Илу замер, глаза его остекленели, а тело, казалось, окаменело. И тогда Лабарту ударил. Резким движением пробил грудь врага, сердце вырвал и швырнул на пол, — дымящееся, горячее. А следом и противник рухнул, недвижимый, теперь уже навсегда.
Девушка-жертва вбежала в комнату, кричала что-то, упала на колени рядом со своим господином.
Лабарту прислушался.
Дом полон воинов и рабов, скоро сбегутся сюда.
Ни мгновения ни медля, подхватил с пола кувшин с маслом для светильников, разбил, залил ковры и подушки. Сорвал со стены факел, повернулся к жертве.
— Хочешь жить, — сказал он, — беги!
И, не дожидаясь ответа, швырнул факел на пол, а затем бросился прочь, — быстро, так что ветер едва мог догнать его, и эхо шагов не поспевало следом.
Ночной Евфрат принял его, касался мягко, словно хотел смыть усталость и печаль, унести прочь. Лабарту стоял по плечи в воде, и неспешное течение колыхало распущенные волосы и рукава рубахи, испачканные кровью. Смотрел на другой берег, туда, где редкие огонькие мерцали в домах, и каналы темными венами уходили в поля.
Где-то там я родился… на берегу Евфрата…
Тяжело было на душе, и вода, сладкая вода реки, смывавшая кровь и грязь, не приносила покоя.
Разве представил бы прежде, что буду так…
Не мог перестать думать о том, как унижался перед безумцем, как лежал на земле перед ним словно раб. Отвращение пробралось в самое сердце, струилось в жилах. Снова и снова слышал собственный голос, полный притворного смирения и мольбы.
Притворялся, унижался, чтобы убить… рабы так поступают… не должен был…
Зачерпнул воды, плеснул на лицо, зажмурился, прошептал:
— Что мог еще сделать?.. Не хватает сил, сделал то, что…
Долго еще смотрел вдаль и на небо, стоял, чувствуя течение кожей, слушал голос реки. Но не стало легче.
Пусть.
Сжал кулаки, так, что ногти впились в ладони.
Убил его, теперь земля эта принадлежит мне по праву. Буду жить здесь.
Так решил и остался в Баб-Илу.
***
Тысяча лет миновала с тех пор, долгие годы, жаркие, полные сражений, крови и власти. Город, невзрачный сперва, стал перекрестком множества дорог. Торговые караваны шли через него, причаливали к пристани лодки, груженые товарами из разных стран. И Баб-Илу становился все больше, все могущественней и богаче. Дома выросли по обе стороны реки, выше стали зиккураты, а улицы — шире. В земле меж двух рек, и в соседних странах, и даже в дальних краях, за морем, не было города, что мог соперничать славой своей с Баб-Илу.
И все экимму во Вратах Бога были покорны Лабарту. Подчинялись и боялись перечить, знали, что бывает с теми, кто посягает на его власть, и не желали такой доли. Рассказы о нем походили на страшные сказки, и даже имя его было овеяно страхом.
Только страх… держит их. Только страх.
Лабарту поднялся с постели, оделся. Не оглянулся на Зу, — знал, что она даже не шевельнулась. Воспоминания его и тоска, пришедшая с ними, не потревожили ее сон. Вышел из комнаты, поднялся по лестнице, шагнул на крышу. Восток розовел, и все, кто ночевал наверху, разошлись уже, спустились во двор, приступили к делам. Лабарту был рад — не хотел никого видеть сейчас.