Страница 87 из 118
…к войскам призывали…
…сердце пылает, страданье безмерно…
…ночи предел покидает…
…пока не явятся вместе…
Что подумает человек, увидавший такое на стенах?
И, когда Ишби уже и сам уверился, что хозяин его безумен, Лабарту велел закрасить все знаки и продал дом. «Теперь я знаю клинопись», — так сказал, улыбаясь, и жизнь стала прежней.
Да, прежней, — из жилища в жилище, из квартала в квартал, из облика в облик.
Перемены… Всегда перемены.
3.
Хозяин еще не переступил порог, а Ишби уже понял, — пришла с ним не Ашакку. Еще не видя, ощутил: второй экимму слаб, сила его — как солнечный блик средь трепещущих теней. Совсем юный, такого и не заметишь, пока не подойдет близко.
Ишби повернулся ко входу, привычным жестом одернул рубаху, откинул волосы с лица. Факел потрескивал, запах смолы клубился, поднимался все выше. И вот с улицы донеслись звуки — тихие слова и шаги, неслышные человеческому уху.
Лабарту вошел во двор, и на миг Ишби застыл, глядя на него.
Как всегда, едва увидел, — и кровь успокоилась, а душа замерла. Вот он, хозяин, — пришел, и мир будто бы стал тверже, а ночь яснее. И как могут люди не понимать, кто перед ними? Неужели не видят, что перед ними экимму, тот, кому принадлежит вся кровь Баб-Илу? Кого они видят? Человека?
Еще юного, но уже богатого, уверенного в себе. Уроженца здешних мест, нет сомнений, – глаза темные, как вода в ночном Евфрате, и волосы черные… За кочевника бы приняли, да только не ходят кочевники в такой одежде, и украшений таких не носят: причудливых серег, что блестят сквозь волнистые пряди волос, золотых чеканных браслетов и колец с алыми камнями. Что могут подумать люди? «Вот сын богатых родителей, всю жизнь проведший в стенах Баб-Илу. Ни в чем он не знает недостатка, и о другой судьбе и помыслить не может».
Люди… Что могут знать люди?
Ишби поклонился и произнес слова приветствия, не поднимая глаз. И лишь потом выпрямился и взглянул на женщину, которая вошла во двор следом за хозяином. Лабарту жестом велел ей приблизиться.
— Это Зу, — сказал он. — Твоя сестра.
Сестра…
Двигалась она плавно — тело словно текло под одеждой. Такую походку не встретишь у горожанок, да и среди экимму — редко. Лица не разглядеть было, длинное тонкое покрывало затеняло его. Рукой она придерживала края ткани, и сразу видно — непривычно ей это, лишь при входе в город надела накидку, чтобы не приняли за рабыню.
Не иначе, в степи он нашел ее. Где родился, оттуда и приводит женщин.
— Рад видеть сестру, — проговорил Ишби, глядя на нее. — Пусть в доме хозяина всегда будет ей благо.
Женщина повернулась к Лабарту, и от движения покрывало соскользнуло на плечи.
— Говорил, тут будет мой старший брат, — сказала она, улыбаясь. Голос ее был похож на походку, столь же плавный, тягучий. — Тот, кого я должна слушаться, когда тебя нет рядом… Но с чего бы мне слушаться ребенка?
Ишби не успел увидеть, как хозяин размахнулся. Лишь раздался звук удара, пламя забилось от порыва воздуха, тени заметались по стенам, — и Зу оказалась на земле. Сидела, держась за плечо, до крови закусив губу, смотрела снизу вверх.
— Это твой старший брат, Ишби, — произнес Лабарту, раздельно и твердо. — Когда нет меня дома — будешь слушаться его. Если не выполнишь, то, что он скажет, он накажет тебя, как я.
Я не хочу наказывать ее. Зачем?..
Но возразить нельзя — и Ишби стоял молча, ждал.
Зу встретилась взглядом с хозяином и кивнула.
— Я поняла, — сказала она и поднялась с земли.
4.
До рассвета оставалось часа два, не более, но сон все не шел. Лабарту лежал, закинув руки за голову, слушал ночь, смотрел в темноту. Светильники давно догорели, и человеческий глаз не различил бы ни стен, ни занавешанного входа, ни чернильных провалов окон. Но Лабарту смотрел на потолок и видел кирпичную кладку свода, а приглядевшись — и обрывки паутины в углу, колышащиеся от тихих движений воздуха. Люди еще не проснулись, и не слышно было ни шагов, ни грохота котлов, звуков льющейся воды и голосов…