Страница 77 из 118
— Я знаю. — Голос бывшего хозяина Аккаде был еле слышен, шелестел, будто песок, текущий из ладони. — Ты бы стал отговаривать меня… Вот почему я дождался, пока ты покинешь город. — Он замолк, перевел дыхание и продолжил: — Мне не нужна была сила. Я не хотел никого обращать. Дети сердца повзрослели бы и оставили меня… Я хотел, чтобы кто-то был рядом со мной всегда, несмотря ни на что.
Всегда? Твоя хозяйка разлюбила тебя и оставила, и потому ты хочешь, чтобы кто-то был тебе предан и, как собака, ходил по пятам? Этого ты хотел? И к чему привело это, Илку?
Резкие слова уже готовы были сорваться с языка, но на этот раз Лабарту сумел удержать их.
Мгновение молчал, а затем поднялся, протянул руку и сказал:
— Пойдем. Поднимемся к свету. Тебе нужна кровь.
2.
Ступени зиккурата — синие и белые, зеленые и желтые — покрылись следами копоти и засохшей крови. Исчезли медные чаши, в которых на восходе и закате курились благовония, и не было у подножия лестницы ни жрецов в белых одеждах, ни стражей с оружием. Но ступени по-прежнему поднимались к вершине пирамиды, туда, где недавно еще возвышался храм Инанны, споривший своим богатством со святилищем в Уруке.
Теперь от храма остались лишь руины.
Они чернели на вершине зиккурата, словно обломки гнилого зуба, и Лабарту смотрел туда, запрокинув голову и позабыв для вида заслониться от лучей солнца, бьющих в лицо.
— Я говорил, говорил, что не укрыться в храме! — пробормотал рядом хриплый голос.
Лабарту обернулся.
В паре шагов остановился старик. Опирался на узловатую клюку и щурился, глядя вверх. Глаза его были красны, — но от слез ли, от дыма или из-за груза прожитых лет? И не понять, бедняком ли он был прежде, или богатое одеяние превратилось в лохмотья.
— Инанна покинула город и покинула храм, — продолжал он. — Что толку бежать к ее алтарю и закрывать двери? Дикари ворвались и залили все кровью, убили тех, кто молил о пощаде…
Залили кровью…
Жажда приближалась, и Лабарту невольно облизнул губы. Дым над городом развеялся, но горький привкус, казалось, прилип к гортани, пропитал волосы и кожу.
— Как такое могло случиться? — спросил Лабарту. — Как они могли взять Аккаде? Ведь войско и стены…
Старик повернулся. Взгляд его был мутным, глаза слезились.
— Стены и войско не защитят от гнева богов, — наставительно проговорил он. — Боги прокляли Аккаде, и оттого разрушен наш город. Ты зачем пришел сюда? — добавил он вдруг и ткнул пальцем в грудь Лабарту.
Тот невольно поморщился, но удержался, остался на месте. От старика пахло безумием, рука его дрожала, а в выпуклых венах текла темная кровь, полная недугов.
— Я скоро уйду, — сказал Лабарту.
— Все уйдут, — буркнул старик и вновь повернулся к зиккурату. — Город мертв. Где те, кто восхваляли приход Уту? Где те, что возносили вечерние жертвы? За грехи лугалей боги прокляли Аккаде. Стены разрушены, люди отданы на заклание, и не осталось ни богатства, ни славы… Сорной травой порастут улицы, в домах поселятся дикие звери. Каналы вокруг обмелеют, кирпичи разрушатся от ветра и солнца, и забудут люди, где Шаррукин построил свой город…
Лабарту мотнул головой, не в силах слушать безумные речи.
— Так уходи отсюда! — сказал он, резко. — Зачем тебе умирать на проклятой земле?
И, подгоняемый жаждой, пошел прочь, — искать в руинах чистую кровь.
3.
Этот дом, похоже, покинули еще до прихода чужеземцев. Он стоял одиноко в низине, на краю погорелого поля, нетронутый войной и пожарами. Ни двери, ни занавеси при входе, а внутри — голый пол, без циновок и сидений. Во дворе — пересохший колодец, но к чему экимму вода?
Вода не утоляет жажду.
Лабарту привел жертву во внутренний двор, и теперь она лежала на земле, обескровленная, под лучами полуденного солнца.
Смерть во власти чар. Многие почли бы за счастье умереть так. Лучше, чем от голода, бронзы или огня…