Страница 71 из 118
— Я слышала, поля там сожжены, а город осажден, — проговорила у него за спиной Инанна-Атума. — Быть может, тебе стоит остаться здесь и переждать, пока утихнет война?
— Я не боюсь людей, — отозвался Лабарту. — Хоть эти и правда жестоки и многочисленны.
— Они называют себя кутиями. — Инанна-Атума на миг замолкла, а потом продолжила. — И, хоть и тяжко это слышать, но слова его были правдивы. Быть может, от твоего города остались одни лишь развалины.
— Этого не может быть, — возразил Лабарту, обернувшись. — Стены Аккаде несокрушимы, эту крепость невозможно взять.
Инанна-Атума вновь улыбнулась и качнула головой.
— Нет такой крепости, — проговорила она, — которую невозможно взять.
3.
Городская стена была цела. Ровные ряды кирпича, потускневшая под летним солнцем краска — разноцветные охранительные знаки… Да, стена осталась, но ворота были сорваны и брошены в пыль. Огромные, деревянные, скрепленные бронзовыми полосами, лежали они по обеим сторонам дороги.
В моем городе не было стены.
Лабарту старался идти чуть ссутулившись, глядя под ноги, — чтобы ничем не отличаться от жителей Лагаша. Все они, впустившие чужаков в свой город, теперь старались быть незаметнее и тише.
Речной ил и городская грязь въелись в кожу, а волосы и одежда пропитались дымом. Откуда-то то и дело тянуло запахом свернувшейся крови, и во рту мерещился ее ядовитый привкус.
Лабарту мечтал о воде. Сбросить одежду и нырнуть с головой, смыть с себя войну и беды людей. Но есть ли чистая вода в этой земле? И ничего не оставалось — лишь идти вперед, опустив голову, не глядя по сторонам. Но мысли убегали прочь, и глаза уже не замечали утоптанной земли под ногами.
…не было стены, и город лежал между рекой и каналом. И на рассвете, с крыши нашего дома я видел степь. И бегущие меж полями дороги на Киш и Урук. И…
— Эй, стой! — Его схватили за плечо и развернули, грубо.
Не успев подумать, Лабарту схватил незнакомца за руку, и лишь тогда поднял голову, встретился с ним взглядом.
Это был чужеземный воин, невысокий, но коренастый, загорелый почти до черноты. И что хотел он и отчего остановил путника, покидавшего город, теперь не понять — Лабарту ни слова не успел произнести, а взгляд человека уже остановился, дыхание стало размеренным и глубоким.
Люди слабы. Прикосновения и взгляда достаточно, чтобы увлечь их в темную глубину, заставить повиноваться. Ты не зря остановил меня. Тебя вела судьба.
Поодаль, возле полупустых торговых рядов, стояли другие воины. Один из них обернулся, и Лабарту почувствовал настороженный взгляд.
— Скажи им, — тихо проговорил Лабарту, — что у тебя дело ко мне. Пусть не тревожатся.
Воин повернулся, по-прежнему держа Лабарту за плечо, и крикнул что-то своим. Слова показались знакомыми, но все же не разобрать их — даже в степи, где кочует Ашакку, говорят по-другому.
Ашакку.
Ветер зашелестел в зарослях тамариска, и Лабарту на миг зажмурился, глубоко вздохнул. У воздуха был привкус асфальтовой смолы — память о сгоревших лодках.
Где ты, Ашакку? Быть может, страшась воинственных полчищ, ты поспешила ко мне, в Аккаде? И ждешь меня сейчас за высокими стенами? Но если…
— Сейчас ты пойдешь со мной по дороге, — сказал Лабарту, глядя на человека, оказавшегося в его власти. — А потом, когда город скроется из виду, переберешься на другой берег Тигра. Там, в степи, станешь искать юную женщину, владеющую стадами. Как зовут ее сейчас — не знаю, но спрашивай у всех, что нужна тебе Ашакку, что Лабарту послал тебя к ней. И как найдешь, скажи, чтобы прислала мне весть о себе. И пока не найдешь ее — не будешь знать покоя.
Мимо проехала повозка. Погонщик настороженно косился на стражников, стоящих у ворот. И не зря — чужеземцы уже направлялись к нему.
Что ж, самое время. Пора.
— Пока они не смотрят на нас, — проговорил Лабарту, — идем.