Страница 112 из 118
В ней моя кровь... в ней...
Движения ее, шелест одежд, золото, солнечными искрами вспыхивающее в волосах и на запястьях, — все отступало, меркло. Слишком холодно стало в этом жарком городе, слишком тесно и душно.
— Я знаю, — сказал Лабарту. — Ты хочешь меня убить.
Так тихо стало, что слышал шаги слуг вдалеке, свое и ее дыхание, и движение воздуха, приторного, сладкого. Но лишь краткий миг длилось молчание.
Зу крепче прижала руку к сердцу.
— Как можешь говорить такое? — Голос ее звучал оскорбленно, и глаза непроницаемы были, темны. — Разве могу я...
Да. Никогда не думал, что это возможно.
Смотрел на нее, и воспоминания теснились, вспыхивали и гасли. И не мог понять, не верил. Зу, чье платье он порвал на берегу Евфрата, Зу, которую ударил потом, уча путям экимму, — она это? Чужая женщина в золоте и пурпуре, сидящая в комнате роскошного дома, в лучах солнца, — кто она?
Всегда была чужой.
— Я знаю все, — сказал Лабарту. — Молчи, не трать зря слов.
Зу опустила руку. Глубоко вздохнула, словно пытаясь удержать ответ.
Тяжело было смотреть на нее, и Лабарту поднял взгляд к окну. Стена из желтого кирпича виднелась там, и осколок неба. И, глядя в осеннюю синеву, Лабарту заговорил вновь, и словно издалека слышал каждое свое слово.
— Думала, стану драться за Врата Бога — ошиблась. Этот город — мне не нужен. Оставлю его и уйду, и делай здесь, что хочешь.
Жажда полоснула по горлу, и голос пропал на миг. Позабыв, что решил смотреть лишь на небо, Лабарту взглянул на Зу.
Скулы ее побелели, а руки сжались в кулаки, но сидела она не шевелясь, как зачарованная.
Но я не зачаровывал ее. Я никогда бы... никогда.
— Но ты будешь жалеть, — продолжал Лабарту. Жажда царапала сердце, льдом пробиралась в кровь. — Дни пройдут или годы, но ты пожалеешь. И о том, что меня не будет здесь, и о том, что избрала такой путь, и о том, что полагаешься на Хинзу.
«Хинзу», — прошелестело эхо в глубине души. Лабарту узнал этот голос, насмешливый и острый, — голос жажды. — «Хинзу, которого во всем поддерживают многие экимму Баб-Илу...»
— Пожалеешь, что связалась с Хинзу, — упрямо повторил Лабарту, и жажда умолкла, искрами боли растеклась по телу. — Он самонадеян и глуп, и ты еще поймешь.
Зу рассмеялась, откинулась на подушки.
— Не знала прежде, кто из вас сильнее, — произнесла она. — Но раз ты бежишь от Хинзу, стало быть, сильнее — он!
Ярость захлестнула, и сам не знал, как удержался — хотелось ударить, проломить непрочную стену. Чтобы посыпались обломки кирпичей, опрокинулись бронзовые светильники, сбежались слуги и пролилась кровь. Чтобы выжившие в страхе смотрели на гнев демона.
Лишь дети и безумцы поступают так.
Разжал кулаки и в последний раз взглянул на Зу.
— От тебя и от этого города я устал, — сказал он. — Я ухожу, мне больше нет дела до вас.
И, развернувшись, устремился прочь, — вниз по лестнице, на улицу, дальше. В поисках крови влился в толчею, в людской водоворот, следил за солнечным огнем в жилах прохожих, шел по следу. Но, даже утоляя жажду, не мог забыться, не думать.
Дитя моего сердца, как она решилась на такое?
2.
Хоть ждать в неизвестности — хуже всего, но все же Ишби остался возле дома. Смотрел, как солнце ползет по небу, как меняются тени. А на город старался не поднимать взгляда — и без того тревога и страх поселились в душе. Снова и снова повторял себе: «Он сказал, что не тронет Зу». И: «Они не смогут одолеть Лабарту». Но не помогало это, чувствовал: жизнь, привычная и ясная, рассыпается, словно храм, построенный детьми из песка. Тяжело было ждать здесь, у канала, но еще страшнее — идти в город, узнавать вести.