Страница 109 из 118
...уходит солнце, чтобы ночью светить под землей...
Строки из гимнов привычно вспыхивали и уносились прочь, не оставляя следа в мыслях.
Дверь отворилась, заскрипела, с глухим стуком захлопнулась за спиной. И вновь стало тихо, — крики птиц и стрекот цикад доносились с полей, но в доме не раздавалось ни звука. Лабарту прошел через двор, и его шаг был не громче, чем шелест холодного пепла в очажной яме.
Дом был пуст. Если дышать глубоко и каждый глоток воздуха пробовать на вкус, различимыми становились следы тех, кто жил здесь прежде. Но жилище давно продано, вещи унесены, сняты занавеси и внутренние двери, лишь циновки остались кое-где да пара корзин. На кухне не гремят посудой слуги, из внутренних покоев не доносятся голоса женщин, нет светильников на стенах, и никто не обходит комнаты, зажигая огонь... Такой большой дом, а живут в нем лишь Лабарту и Ишби.
Двенадцать ступеней вели на крышу, стесанные временем, истертые тысячами шагов. Сколько поколений сменилось в этом доме, сколько раз разливался Евфрат со дня закладки первых кирпичей? Богатое жилище, и вокруг — хорошие поля, каналы широкие, чистые. И река совсем близко, а за рекой — вот он, виден как на ладони, — город.
А я один тут...
Лабарту опустился на край покрывала, что служило ему постелью на крыше, и запрокинул голову, стал искать знакомые звезды. Но взгляд скользил, не желая видеть созвездья, небесные письмена теряли смысл, а мысли вновь и вновь возвращались к Баб-Илу.
Здесь... близко... я родился, но города не было тогда.
Но сейчас ни на миг не забыть про него. Он виден в ночной темноте, и кажется — это и вправду рука бога и ворота его. Отблески огня сияют на стенах, и ветер несет гул храмовых гонгов, глухой и далекий. А если пристальней вглядеться и дыхание задержать на пару мгновений, то и душу города можно увидеть, — из золота она, густой крови и страха.
«Зачем ты живешь здесь?» — еле слышно спросила Кэри.
Голос ее был далеким, словно и впрям долетел из страны, где сосны гнутся от холодного ветра и неприветливое море разбивается о камни.
Лабарту опустил голову.
— Где же мне жить? — прошептал он. — Где?.. Если б Ашакку была здесь, я отправился бы к ней...
...в степь, чтобы глотком покоя запить душную тяжесть Баб-Илу, позабыть ненадолго...
— Но Ашакку здесь нет, а я...
4.
— Неужели не понимаешь? — Зу наклонилась к Ишби, кончиками пальцев коснулась щеки. — Будет все, чего мы достойны, все, чего пожелаем...
От волос сестры исходил аромат, темный и сладкий, — смешивался с запахом масла, с витавшим в воздухе вкусом фиников и винограда. В этом доме рабы проворно сновали средь тонких занавесей, приносили чистейшую воду и плоды на чеканных золотых блюдах, — и исчезали, стоило подать знак. И трудно было думать о том, что скоро предстоит покинуть эти покои, — отправиться в обратный путь, по широким улицам и через грязь трущоб, за реку, домой...
Ишби взглянул на сестру.
— Ты живешь во дворце, Зу, — проговорил он чуть слышно. — Мужчину, что живет с тобой, ты выбрала сама... У тебя есть все, что пожелаешь. Зачем стремиться к большему, рисковать понапрасну?
— Ишби... — Зу вздохнула, отошла, села на скамью под окном. — Все, что есть у меня, и все, что может быть — в мгновение ока исчезнет, стоит хозяину города лишь пожелать. Пока он держит Баб-Илу, все мы как в темном подвале, как в клетке...
Хоть и старше я на сто лет, говорит со мной, как с младшим, как с ребенком, не знающим мира.
Ишби пытался найти слова, но все они не имели веса, — разве возразишь ими, разве заставишь слушать? И потому лишь молча стоял посреди комнаты, полной драгоценных, диковинных вещей, и все холодней, тоскливей становилось на сердце.
— Но если б только в этом было дело, могли бы мы терпеть и молчать, — продолжала Зу. Руки ее расправляли складки одежд, скользили по бахроме и кистям подушек, ни мгновения не стояли на месте. — Но я хочу большего. Жизнь наша долгая, а сила несравнима с силой людей. Владеющий городом должен владеть им всецело — царями повеливать и верховными жрецами. Вот истинный хозяин города. Таков ли Лабарту?