Страница 108 из 118
Хозяин неотличим был сейчас от тысяч горожан — босой, с завязанными волосами, в простой одежде, лишь пояс узорчатый, яркий, но кто увидит это во тьме?
Лабарту взглянул на обращенного, и на миг Ишби почудилось, что воцарилась тишина, — будто и ветер стих, и все ночные звуки замолкли.
Ишби хотел спросить, готов ли хозяин отправиться в путь, хотел рассказать, что все приготовления завершены, и новый дом ждет их... Но вместо этого ответил на безмолвный вопрос.
— Зу ушла, — сказал он. — Ушла к Хинзу и станет теперь жить с ним.
3.
Если смотреть вдаль, то казалось, — все по-прежнему, как когда-то. Бескрайняя равнина, горизонт тонет в жарком мареве, и сколько хватает глаз — поля, лоскутное одеяло, расчерченное сетью каналов. Солнце сверкает в воде, тростник шуршит, и запах осени, теплый и щедрый, уносит мысли.
Как прежде... Три тысячи лет прошло... но все, как прежде...
Лабарту зажмурился, и прошлое смешалось с настоящим, бесчисленные годы рассыпались, словно песок, — осталась лишь осень, сбор урожая, сухой шелест травы и вкус пива на губах...
— Нет, — сказал Нур-Айя, и от его голоса разрушились грезы. — В этот раз держу путь в иные земли.
Лабарту вздохнул, открыл глаза.
Хоть и живу сейчас в доме, что стоит среди полей, — что толку обманывать себя? Не будет никогда, как прежде.
Они сидели на склоне холма, над водой канала. Кувшин с пивом, опустошенный наполовину, стоял между ними, и солнце лишь начинало свой путь к закату. В такое время, где принять гостя, как не под открытым небом, подальше от сутолоки и духоты?
Лабарту удержался, не оглянулся, — туда, где за полями и дорогой высились стены и зиккураты Баб-Илу, темный лабиринт улиц. Затем наклонился, наполняя чаши, и отчего-то тяжко стало на душе, ни солнце, ни простор не радовали больше.
— Куда же отправишься? — спросил он.
Нур-Айя смотрел вдаль, и по глазам не понять было, о чем думает.
Чем-то схож он с Илку, и все же совсем другой...
— Далеко, — сказал он наконец. — В Угарит.
Угарит...
Это слово так часто звучало на набережных Евфрата, на пристанях и площадях Баб-Илу. Цур, Угарит, Цидон, Ако — в разговорах эти названия звенят серебром, и все знают, что оттуда везут пурпур и кедры...
— Там другое море, — сказал Лабарту, глядя вниз. Солнечные блики едва приметно дрожали на воде. — Идешь в Угарит, чтобы увидеть его?
— Нет, — отозвался Нур-Айя, и голос его звучал удивленно. — Хочу увидеть хозяина Угарита. Он верховный жрец города, и я слышал, что знает скрытое...
Лабарту откинулся на землю, заложил руки за голову. Слушал, как гость рассказывает про хозяина далекой земли, про богов и неведомые силы. Слушал и смотрел вверх, в подернутое дымкой жаркое осеннее небо. И слова Нур-Айи растворялись в шорохе травы, в дыхании земли и еле слышном плеске воды.
— И не задержишься в Баб-Илу? — спросил Лабарту, когда гость умолк.
— Задержусь, — отозвался Нур-Айя. И добавил с усмешкой: — Амата устала от пути, мы отдохнем здесь.
— Да, — согласился Лабарту. Солнце лучами проникало в сердце, туманило разум, звало закрыть глаза, заснуть. — Когда путешествуешь с человеком, дорога всегда длинней...
Нур-Айя хлопнул ладонью по земле, рассмеялся.
— И еще длинней дорога, когда путешествуешь с женщиной! — сказал он сквозь смех. — Мы останемся здесь до новолуния или дольше.
Когда Лабарту простился с гостем, солнце уже коснулось земли. А теперь и вовсе скрылось, — лишь запад еще горел, и сам воздух, жаркий, алый, казалось, утекал прочь.