Страница 65 из 123
Я проснулся рано утром, от звона ключей и скрипа входной двери. Еще не открыл глаза, но сквозь пелену видений понял – это Нима, ее прозрачное волшебство впорхнуло в дом и звучит громче, легкая поступь все ближе, голос уже совсем рядом.
– Эли! – позвала она. – Учитель просил привести тебя!
Сны, наполненные песней флейты, тоской и сияющим ветром, не желали отпускать меня, но я отбросил их, вынырнул в явь.
Почему Зертилен зовет меня? Слышит ли он то, что я слышу?
Я думал об этом, пока умывался. Вода не успела нагреться, была ледяной, обжигала кожу и проясняла мысли.
Когда я вышел на кухню, Лаэнар уже был там, сидел рядом с Нимой. Она протянула мне дымящуюся кружку, и я опустился на скамью у окна. Чай был горячим и терпким.
– Что-то случилось? – спросил я у Нимы.
– Не знаю. – Она покачала головой. – Мне кажется, он всю ночь был у ручья… Я спрашивала, но он только сказал привести тебя, ничего не объяснил.
Лаэнар стиснул ее руку, словно хотел подбодрить, и с тревогой посмотрел на меня.
Сигареты лежали на столе, возле переполненной пепельницы, и я закурил, взглянул на Лаэнара сквозь клубы желтого дыма.
Мой пленник, не знающий о том, кем был раньше. Бывший враг, с которым призрачная флейта говорит моим голосом.
Но он был неотличим от жителей Атанга – обычный темноволосый мальчик в светлой городской одежде, разве что слишком бледный и непривычно выговаривающий слова. Но никто не обращает внимания на это, в столице много людей со всех концов мира. Даже если Лаэнар будет целый день один бродить по улицам, вряд ли кто-то заподозрит его.
Но его нельзя оставлять одного. Я должен следить за ним.
– Пойдешь с нами в Рощу, – сказал я. – Познакомлю тебя с учителем.
Никто не встретился нам на тропе, ведущей от ворот к ручью. Хвоя скрипела под ногами, и с каждым шагом все ощутимей становилось эхо песен – оно искрами вспыхивало на коже, серебрилось в каждом вдохе. Отзвук песен, звучавших на рассвете.
Но на берегу ручья уже не было никого, кроме Зертилена, – и даже он не сидел на своем привычном месте, а стоял у края тропы, ждал нас.
Он идет на совет волшебников – я понял это сразу.
На Зертилене была рубашка, вытканная красным и черным узором, сколотая древним амулетом, – он одевался так только в дни, когда старшие волшебники собирались возле родника в сердце Рощи.
– Эли, – сказал учитель, и я почувствовал его радость, глубокую и протяжную, как вздох облегчения. Он беспокоился, боялся, что я не приду.
Я не успел спросить ни о чем, – Зертилен взглянул на Лаэнара и спросил:
– Значит, ты и есть тот мальчик, которого привез Эли?
– Да, – ответил Лаэнар. – Он спас мне жизнь.
– И ты будешь следовать за ним? – Взгляд учителя был сейчас неуловимым и прозрачным, я не мог понять его мыслей.
– Да, – повторил Лаэнар. Его голос звенел. – Всегда.
Зертилен кивнул. Потом взял за руки меня и Ниму, и несколько мгновений мы стояли молча. Я словно вернулся в детство, словно не было больше никого, – только я, Нима и учитель, парящие в потоке песен, в волшебстве Рощи.
Потом учитель сказал:
– Эли. Нима. Я рад, что увидел вас. – Он улыбнулся и разжал руки. – Мне пора идти. Прощайте.
Он повернулся и пошел прочь. Голос воды и ветра был громче его шагов, и вскоре и сам он исчез среди деревьев, стал неразличим.
– Что случилось? – спросил Лаэнар. – Почему он ушел?
Я не знал, что ответить.
Мне хотелось задержаться в Роще – меня не ждали к утреннему построению, я мог бы прийти в крепость позже. У ручья было так тихо, ни души, только мы. Отголоски песен сплетались и влекли к себе, звали сесть над водой, смотреть на мерцание солнечных бликов.
И так можно сидеть и смотреть вечно – пока жизнь утекает, проходит мимо. Пока флейта поет, качаясь над сожженным Фортом и ветер мчится в недостижимой высоте, над облаками.
Я чувствовал сейчас, как и в тот далекий день – я должен уйти из Рощи, чтобы жить настоящей жизнью.
– Мне пора в крепость, – сказал я, и Нима тотчас откликнулась:
– Я провожу!
Ее беспокойство искрилось в воздухе, вспыхивало в движениях и словах.
Зачем учитель позвал меня?
Я думал об этом всю дорогу до площади, и не мог найти ответ. Мысли путались, тонули в городском шуме. Повозки грохотали, подпрыгивая на неровной мостовой, голоса и шаги сливались в неразличимый гомон, утренний гонг расходился над городом словно волна. Брусчатка была холодной, осеннее солнце не согревало ее.