Я

-4-

Кто танцевал хоть однажды, то знает, что двигаться телом — это пропитываться музыкой. Она как бы проникает в вас, и вам уже сложно противостоять. Бывают задорные песни, от которых хочется пуститься в пляс. И уже совершенно не значит, полны вы или худы, красиво двигаете руками или похожи на паралитика. Главное, что музыка вместе с холестерином плавает у вас в крови.

Кто танцевал профессионально, знает, что танец — искусство. А искусство создается через боль, пот и кровь. Сначала ты испытываешь боль в мышцах, потом от неудачно выбранной в первый раз обуви.

Но главное не это. Главное то, что твое удовольствие от танца падает ниже. Ты не можешь дергать руками, как паралитик, потому что тем, кто смотрит, вряд ли такое понравится. Удовольствие — делать что-то новое. А тут действия заучиваются наизусть, как «Я вам пишу, чего же боле». Поэтому удовольствие от танца превращается в удовольствие от проделанной работы и радости, которую ты доставляешь тем, кто смотрел твое выступление. На сцене ты маленькая птичка. И хорошо, если ты похожа на меня: сорок пять килограммов счастья при росте сто шестьдесят сантиметров.

Ты птичка. Маленькая птичка, что легко порхает. Умеет летать, но не так высоко, как орел. А низко, но обворожительно красиво, как…</p>

Глава четвертая

Колибри</strong></p>

— Ты будешь танцевать в этом? — спрашивает Смерть, поправляя ворот рубашки.

Пожимаю плечами. Вроде, все в порядке: красные балетки, платье, разрисованное маками на черном фоне, каштановые волосы, забранные в высокий хвост.

Это платье мне попалось в магазине, но денег у меня на него просто категорически не хватило, даже если бы мне пришлось работать официанткой весь год.

— Спасибо, — говорю, смотря на Смерть, затем на Жизнь, кланяясь им по очереди. Так учили кланяться меня еще в детстве, в балетной школе.

Евгений искренне улыбается, оголяя белоснежные зубы:

— Как твое имя, птенчик?

Мое имя очень громко звучало на выступлениях. Моя фамилия гордо красовалась в газетах. Она так звучала…

Но мне не хотелось говорить ничего. Мне нравилось то, что сейчас мертвые считали меня птенчиком, который случайно залетел в их царство. Мне нравилось их гостеприимство, заварные пирожные и чай с ежевикой. Они поставили его нам в угол, где мы сидели, ожидая своей очереди. Пять блюдечек, пять чашечек, пять ложечек, один большой пузатый чайник, и всё из необычайно тонкого фарфора. Все аккуратно и красиво. Правда, чашечек уже четыре — Крот нечаянно разбила свою.

— Бестужева.

— Громко звучит, — соглашается Евгений, записывая. — А имя?

И, несмотря на тех, кто выступал до меня, мне не грустно. От такой теплой обстановки мне становится легко. Проблема, которая давно разрезала мое сердце, уходит на второй план. Кажется, что сейчас я попрошу о смерти. Крот права. Мертвые добрее живых.

— Екатерина, — официально произношу, но потом смеюсь, смущаясь, — Катя.

Если сравнить нас с Женей, то мы окажемся с ней абсолютно разными. Нет, не черное и белое, а синее и красное. Ее проблемы копились годами, с самого рождения. Это было похоже на снежный ком. Она привыкала к этому, пока окончательно не смирилась. А у меня наоборот. Моя жизнь была обычной. Кто-то из девчонок много красится, клеит парней, ведет клубную жизнь. Другие девушки много читают, они до безумия умны, начитаны, с глубоким внутренним миром. Есть такие, как Крот, которые снаружи ужасно мрачны и язвительны, но в душе скрывают самое светлое. А есть похожие на меня. Нам не нужно многого. Достаточно хорошего, доброго парня, здоровья близким. Такие, как мы, любят комедии, романтику, животных. Мы тихие, не вымахиваемся, как дамочки с лисьими шубами или же веганки. Мы не ломаем мир, не выделяемся из толпы. Мы — та большая ячейка общества, которые живут, влюбляются, строят хорошую, добрую семью, любят до гроба, готовят вкусные борщи и читают романы вроде Анжелики.

Мы — серая масса. Воспитанницы диснеевских мультфильмов.

— В твоих голубых глазах далеко не небо, — говорит Смерть. И он прав. Только они, мои глаза, могут выразить ту проблему, что разрезала мое сердце.

— В прошлом году меня изнасиловали.

Подобные мне встречают хороших парней, влюбляются, выходят замуж, живут как остальное большинство. И мне бы тоже хотелось семью. Хорошо закончить колледж. Стать кондитером. Открыть с любимым мужем кафе. Танцевать в нем по выходным, пока мой любимый играть на гитаре. Это не ком. Он не копится годами. Это огромная лавина, которая просто накрывает тебя, и ты не можешь понять в какую сторону рыть, чтобы выбраться оттуда.

Меня зовут Катя, мне шестнадцать лет, год назад меня изнасиловали.

Примерно так мне приходится говорить следователю. На этом настаивают родители.

— Не волнуйтесь, — говорит грузный мужчина, пока мы дышим накуренным воздухом в кабинете, слыша, как где-то рядом звонит телефон, и как кто-то орет, стуча по столу. — Не волнуйтесь! — повторяет он, протягивая мне стакан с водой. Мои руки словно бы прилипли к бокам. Колени трясутся. От верхней губы откусана маленькая часть. — Судебное заседание будет закрытым.

— Ничего такого в том, что ты расскажешь все следователю, — повторяет мама, обнимая меня за плечи. — Его накажут.

— По сто тридцать первой на пятнадцать сядет, — следователь записывает что-то в блокнот, беря в руки чистый лист для составления протокола. — Несовершеннолетняя, правильно?

На тот момент мне было пятнадцать. И в пятнадцать девушки мечтают о первом поцелуе. Некоторые и о первом разе, но чтобы этот «раз» был с тем, кого любишь.

Мои колени снова трясутся, слезы текут сами по себе. Обнимаю маму, стараясь как-нибудь заглушить громкие рыдания.

Уголовный кодекс прописывает это преступление как особо тяжкое деяние, которое карается тюремным сроком. Изнасилование несовершеннолетней, «совершенное с особой жестокостью по отношению к потерпевшей». От десяти до пятнадцати.

Только что дадут эти десять-пятнадцать, когда лавина тебя уже придавила? Чисто из-за принципа? Почему таких нельзя изнасиловать в ответ? Почему убийцу нельзя так же убить? Почему вора тоже нельзя ограбить? Почему не вышибается клин клином?

— Да мне не нужна ваша эта жалость!

Из-за истерики мне трудно дышать. Расспросы прекращаются, следователь дает мне выпить какую-то гадость.