Страница 70 из 75
«Частичная потеря памяти…Это бывает. Главное, что бы ты самому себе признался».
«Но я не делал этого!».
Пытаясь кричать, я только сорвал голос, превратившийся в хрип.
«Ты сбил их на чужом мотоцикле…».
«Хватит!...».
«Примерно в два часа ночи…».
«Замолчи!...».
«А после скрылся с места преступления….».
Мы вцепились друг в друга, словно два озверевших волка.
Я раскровил Солтану бровь, занеся над головою сжатые кулаки. Солтан отбросил меня к окну, ударив в живот свободной ногою.
Мы еще не поняли, что драться бессмысленно.
«Что ты хочешь от меня? Что бы я раскаялся в том, чего не совершал?».
В моих сомкнутых глазах стояла та картина, что приходила ко мне в ночных кошмарах.
А я до сих пор не верю ее.
«Просто ты должен раскаяться…Пойми, чем раньше ты осознаешь свою ошибку, страшную ошибку, тем легче тебе будет жить дальше…».
Солтан делал короткие шаги назад, все ближе подходя к широкой бетонной стене. Луна отбрасывала светлую тень на его посеревшие от пыли ладони, падала на четкие черты его лица.
«У тебя прекрасное, светлое будущее, которое ты проведешь с любящими тебя людьми…».
Стена, словно магнитом, притягивала его. Густые потрепанные волосы сдувало куда-то сторону.
«И жизнь покажется тебе не такой уж и страшной штукой. Покажется, что жить можно и в горе, и в радости, зная, что где-то за этим домом тебя ждут…».
Уперившись пятками о бетон, Солтан высоко поднял голову, как поднимает пловец перед самым важным в его жизни прыжком.
Прыжком в бесконечность.
«Я буду молиться за тебя. Я счастлив, что тебя знал».
И спустил курок себе в горло.
Выстрел оглушил мой крик.
А огонь, ворвавшийся словно из неоткуда, пробежался по складкам его волос…
XXXXXX
«Я на минуту, только на минуту!».
«Он спит! Не буди его!».
«Не буду я его будить, мне просто сказать надо…».
Милан не стал слушать ворчливую медсестру и зашел в белый кабинет, плотно захлопнув за собой дверь. Раздался нечаянный щелчок, и Милан, боясь, что разбудит меня, мысленно себя поругал.
Этой ночью Милан ругал себя гораздо сильнее. Ругал за то, что, поддавшись зависти, потерял голову и схватил первый попавшийся под руку острый предмет.
Я крепко спал, вымученный сумасшедшей ночью и кровоточащей раной. Вид марлевой повязки на шее пугал Милана и еще сильнее жег сердце.
Просить прощения никогда не бывает просто. Это такой же труд, на который не способен человек, не убивший себя изнутри.
«Я…извиниться пришел…».
Милан положил руки на металлическую балку моей кровати. Пот выступил через лоб, через пальцы. Ладони скользили и падали вниз.
«Сейчас вон все наши про тебя спрашивают. Кажется, меня первого пропустили…».
Я не сделал ни одного движения и не издал ни слова. Быть может, в тот момент я прекрасно его слышал и понимал.
Другой я, наверное, уже простил его.
«Это все из-за меня…Я сам себя разозлил, разозлил тебя, и…».
За окном шелестела листва. Длинные ветви каштана стучали по стеклам...
«Солтан убил ее…Убил, понимаешь?».
Ветер рвет одинокие листья, словно бумагу, и летят они вдоль по улице, устилая зеленую дорогу…
«Он угрожает нам…Я только тебе рассказать могу, Денис, только тебе. Он и тебя подставить хочет…».
И ветки, тонкие ветки ломает одним своим прикосновением, и бьются они друг об друга и ломаются снова, пока совсем не станут той же бумагой под ногами…
«…Хочет всю вину на тебе оставить. Будто ты кого-то на мотоцикле сбил. Но ты ведь не сбивал, я точно знаю».
И ветер поет.
«Не сбивал же?».
Скрипнула дверь.
«Не сбивал же никого, Денис?»
«Так, все, постоял и хватит, завтра придешь».
С серьезным голосом медсестры он не решился спорить.
Ветер поет о смерти.
Милан убрал слабые руки с кровати.
«Ты не виноват. Помни это».
XXXXXXI
Я выбежал из этого ада в прохладную чистоту ночного города.
Как же болит шея!
Проклятое полотенце уже пропиталось свежей кровью. А дорога сейчас кажется нескончаемой: где-то на линии горизонта мелькает макушка огромного флага на крыше нашего лицея.