Страница 2 из 75
«Да-да, заходи, я жду тебя», - позволенчески пригласил Шольцер.
Зашаркали каблуки Лукерия по паркету «бархатного» кабинета. «Бархатным» его назвали сами лицеисты. Мебель из красного дуба, шелковые накидки кресел, заграничные сувениры из фарфора и горного хрусталя – бедным интерьером директор не был обижен. В кабинете бывали все – от чинов высших до простых служащих. Никто не уходил, хоть раз да не спросив у Степана Богдановича о той или иной вещице: о ее происхождении, предназначении и о бывшем владельце ее. Один только Лукерий по своему обыкновению не засматриваться на чужое добро никогда ни о чем не спрашивал, осторожно обходя высокие половые вазы и гипсовые бюсты.
«Я помню о Вашей просьбе», - начал он угрюмо и еле слышно.
«Мало помнить, Лукерий», - ответил Шольцер, отводя глаза от Овального. Мокрые волосы директора, зачесанные назад и аккуратно уложенные, блестели под жарким майским солнцем. «Ты был в четвертом корпусе? Там сейчас перераспределение. Курс Антонова соединяют с курсом Бенешевича».
Лукерий замялся, несколько раз моргнул. Красным ожогом покрылись морщинистые руки.
«Нет, я из дому сразу к вам, Степан Богданович. Четвертый корпус, я наслышан, берет на себя Смольник. С ним я не вижусь в течение дня».
«Теперь будете видеться чаще. Тебе отдают объединенный курс. Он будет…где же приказ…ах вот. Читаю с листа: руководителем объединенного восьмого курса назначить Федора Викторовича Смольника. И ниже – список преподавателей. Помимо естествознания тебе отдают русскую словесность и историю литературы».
Глаза Лукерий Михайловича выразили удивление, но губы остались неподвижными. Возможно, он даже предполагал такое развитие событий, но показать свою развитую интуицию не решился.
Лукерия никогда не пугала работа. Напротив – работа боялась трудолюбивых рук пожилого учителя. Ему никто не давай больше шестидесяти: невысокий рост, густые темные волосы с челкой молодили Лукерия. Он знал, как вести себя в обществе старших по званию, поэтому редко глаза его встречались со строгими глазами директора. Даже сейчас. Шольцер рассматривал собственную картинную экспозицию: редкие брови Лукерия прочно вцепились ему в воротник.
«А как же Дербент? Его отстраняют от должности? Я ведь лет сто…».
«Дербент уезжает. Вести предметы некому. Я могу положиться только на тебя как на человека, которого я бесконечно уважаю».
На Лукерия не подействовала лесть. Прекрасно знал он цели назначения его на эту должность. Но угодничество и подхалимство завязало руки честному и доброму учителю. Выбора не было.
«Хорошо, я возьму этот курс. Могу идти?».
«Да, иди».
Повернув в сторону двери свой седеющий висок, Лукерий сделал шаг.
Скрип «бархатного» паркета тянул время. Широкие доски прогибались под ботинками преподавателя, которые были ему явно велики.
«Хочу тебе напомнить о Пушкинских чтениях. Июнь не за горами. После дождей пойдут первые репетиции. Ты уже готовишь наши таланты?».
На слове «наши» Лукерий закрыл глаза. Стиснув рот, повернув голову в сторону директора и приняв прежний вид, он ответил:
«Работа идет, Степан Богданович. На меня можно положиться. До скорого».
И, гордо зашагав меж стеклянными столами, вышел из кабинета, как из звериного логова на волю. Шольцер снова устремил свой взор на Овальное: кучки лицеистов напоминали ему муравьев: мелких и быстрых. Посмотрев на часы, широко зашагал в открытую дверь, после захлопнув ее. На полках задрожали деревянные солдатики.
III
Мне ужасно не хотелось вставать. Свет из окна слепил глаза, не давал уснуть моему не выспавшемуся сознанию. Скрипучая кровать сейчас казалась безумно удобной, и тёплое одеяло - теперь мой лучший друг на всю жизнь.
«Либо ты сейчас встаешь, либо мы опоздаем», - голосил Виталик. Слышно было, как он прыгает по комнате, складывает толстые книги в свою огромную сумку, копошится у платяного шкафа. А мне хорошо. В голове ещё гуляют остатки сна: я брожу по песчаному пляжу, рядом она, улыбается и смеётся, милая, как котёнок, её волосы падают мне на плечи, её руки вокруг моей головы...
«Да вставай же ты, я не потяну тебя, Денис, как хочешь!».
Окончательно расставшись со сновидением, я повернулся на другой бок и увидел уже парадного Виталика. Его большой нос висел над моим ухом, как мотылёк.
«Да встаю я, встаю...». И уже широко открыл глаза. Подо мною что-то было. Поднявшись с кровати, я увидел под собой помятое письмо, не мешкая вложил его в крайний отдел сумки и спешно начал одеваться. За окном уже было далеко не ранее утро. От того рассвета, что мешал мне пару часов назад уснуть, "в живых" остались только нетронутые деревья: их печально свесившиеся мокрые ветви колыхались под лёгким ветром. Воздух горяч - сегодня будет жарко.
Жаль, что мне не свойственна привычка подниматься с кровати по первому же трению утренних птиц. Я люблю долго полежать, скинув надоевшее одеяло на холодный пол, думая о приятных вещах, встречах и событиях предстоящего дня. Будни лицеиста скучны, хоть и загружены чрезмерно: учеба занимает огромную долю нашего свободного времени: редкий ученик имеет возможность покидать пределы нашего мундирского логова, собирать цветы на соседних улицах и дарить их скромным юным гимназисткам, чей день не обходится без сбора свежих тюльпанов и ромашек.