Самсон и Надежда

– Оставайтесь, – попросил ее Самсон.

– Нет, пойду! Иначе мама всю ночь спать не будет!

Она поднялась, застегнула полушубок, повязала теплый платок на голову.

Вдова вопросительно уставилась на Самсона. Он вскочил.

– Я вас проведу! – сказал твердо, по-военному.

– Спасибо! – согласилась девушка.

– Вы только минутку подождите, я переоденусь в теплое! – попросил он.

Глава 6

Ночной Киев, по которому он возвращался домой с Подола, бесконечно поразил и напугал Самсона. Если, провожая и слушая на ходу Надежду, он легко шутил и даже побежал по Крещатику за трамваем, везшим вместо пассажиров какие-то мешки с красноармейской охраной, пообещав Надежде остановить его и убедить трамвайщика и солдат довезти их хотя бы до Думской площади, то легкость сменил страх, как только за девушкой закрылась зеленая парадная дверь двухэтажного дома на Набережно-Никольской. Еще до Александровской площади он дошел спокойно по безлюдным, страшным своей внезапной пустотой улицам. А как только ступил на Александровскую, то над головой грянул винтовочный залп, и Самсона пригнуло к мостовой так, что он едва руками ее не коснулся. Определить, откуда этот залп донесся, Самсону не удалось. Вспомнил он слова доктора Ватрухина о том, что ушная раковина, освобожденная от уха, все шумы без разбору и направления в голову приносит. Понял по крайней мере, что залп откуда-то с правой стороны донесся. Заставил себя выпрямить спину и ускорить шаг, чтобы быстрее открытое пространство площади пересечь.

И тут, как раз слева, со стороны, слышимой теперь лучше и тише, зазвенел приближающийся трамвай. Время для трамваев было уже позднее, так что ехать он мог только в трамвайные гаражи. Остановившись под деревом, слившись в темноте с его стволом, Самсон смотрел на приближающийся вагон. Смотрел и удивлялся, понимая, что едет он не пустой, а везет людей, и люди эти как-то слишком одинаковы – красноармейцы. Не останавливаясь на остановке, поехал трамвай дальше на Межигорскую, исчезнув за темными громадинами двухэтажных и трехэтажных зданий.

Самсон, переждав минуту, поспешил к левому боку Гостиного двора, а оттуда – вверх по Андреевскому спуску.

И тут, на Андреевском, ожидало его еще одно потрясение. Потому как сначала послышались краткие и злые перекрикивания мужских голосов. Он остановился и спрятался за угол одноэтажного домика с темными окнами. Оттуда уже увидел, как распахнулись двери дома по другой стороне спуска и чуть выше и как из них красноармейцы вынесли какую-то мебель. А следом за ними выскочил человек в пижаме и стал хватать одного из солдат за рукав. Второй солдат снял с плеча винтовку и проткнул человека в пижаме штыком насквозь. Тот сначала осел, а потом упал лицом вниз на булыжник. Фыркнула лошадь. «Грузи!» – крикнул кто-то, и лошадь вытащила под свет неяркого фонаря телегу, и на нее стали солдаты забрасывать стулья, а потом подняли и ножками кверху опустили обеденный стол небольших размеров, наверное, на четырех персон.

Двери так и остались распахнутыми. Ямщик хлестанул лошадь, развернул ее мордой вверх, в сторону церкви Андрея Первозванного. Медленно потянула она поклажу, а красноармейцы – было их, может, четверо – стали запрыгивать, чтобы тоже на телеге подняться. Ямщик попытался их остановить окриками, но быстро замолк, получив в ответ обещание помочь ему с жизнью расстаться.

Когда телега скрылась за плавным поворотом спуска, Самсон подбежал к человеку в пижаме. Тот уже не дышал. Тогда Самсон заглянул в распахнутые двери, крикнул: «Есть кто?» и, не дождавшись ответа, прошел в подъезд, шагнул в другие распахнутые двери. Там, в небольшой квартирке, все было разбросано по полу. Под ногами хрустнула разбитая чашка. Самсон увидел протянутый по стенке проводок к люстре. Нашел выключатель. Щелкнул, но свет не зажегся. Частным домовладениям этой ночью электрику не давали.

Постояв на улице еще с минуту над телом убитого, он, тяжело вздохнув, поспешил вверх к Михайловской площади. Поспешил, однако то и дело останавливался и вслушивался, не желая нагнать случайно телегу с красноармейцами и реквизированной дорого́й, ценной мебелью.

В дом зашел в начале третьего, окутанный неприятными, сгущенными ночной влажностью запахами неубранных улиц. Снял стеганую ватную куртку, понюхал ее перепуганно. Показалось, что впитала она в себя всё это нервирующее уставшую душу амбре. Снова надел, чтобы согреться. Сил хватило лишь на то, чтобы в печке три полена зажечь, отчего, конечно, будет больше теплого запаха, чем тепла. Но не сидеть же у топки до утра! Штаны Самсон снял, а спать лег в двух парах кальсон и в вязаном свитере, надетом на теплую зимнюю рубаху.

Однако выспаться не получилось. За окном только засерел мартовский жиденький рассвет, как в дверь грубо заколотили. Точно так, как накануне, когда приходили красноармейцы, регистрировавшие швейные машинки, находящиеся в частной собственности. Но тогда после грубого стука прозвучал стук учтивый – от вдовы дворника. В этот раз ее рядом со стучащими, похоже, не было.

Пошатываясь, Самсон вышел в коридор, приоткрыл двери, и тут же его оттолкнули в сторону, а в квартиру что-то внесли. Все это происходило в полумраке. Электричества еще не было, как и солнца за окном, а зажечь свечу сонный хозяин квартиры не додумался.

Но он заметил, что визитерами опять были военные красноармейцы в своих мышиного цвета шинелях. Топот их сапог скапливался в голове, вызывал боль. Самсон прижал под бинтом голую ушную раковину, отступил назад. И тут перед его лицом вспыхнула спичка, и кто-то всмотрелся в его глаза. Этот кто-то, низенький, прищуренный, показался знакомым.

– Здоров, барин! – сказал он. – Мы у тебя были, помнишь?

Самсон кивнул.

– Это пока вещи свои занесли, три ящика. Не чипай! А позже заселимся! Нам командир бумажку дал. Всё по закону!

И он протянул Самсону мятый обрывок бумаги.

В квартире внезапно стало тихо, но на улице за окном заржала лошадь и послышался тележный скрип колес.

Умывшись, Самсон оделся. Спустился на первый этаж, постучал к вдове.

Она уже не спала, встретила на пороге с керосиновой лампой в руке, но в квартиру не пустила.

– Они сказали, что ко мне вселятся! – пожаловался Самсон.

– Ну а что я могу, – вздохнула она. – Может, вашего папеньки друзья какие остались, которые помочь могут?!

– Ладно, извините! – Самсон развернулся, ступил на первую ступеньку, она жалобно скрипнула.

Как только вернулся в квартиру, дали электричество. Под стенкой в коридоре стояли три военных ящика без замков. Он поднял крышку ближнего. Сверху лежала бархатная портьера. Самсон приподнял ее край и увидел серебряный подсвечник, деревянные колодки для обуви, сапожный молоток, коробку фотоаппарата…

Вспомнил о бумажке, полученной от низенького красноармейца. Прочитал: «Сим подтверждаю, что красноармейцы Цвигун Антон и Бравада Федор определяются на постой по адресу Жилянская, 24, квартира 3. Проживатели квартиры обязаны их кормить и обеспечить тремя сменами нижнего белья, не считая двух смен белья постельного». В конце: «Комиссар» и неразборчивая подпись, а поверх нее смазанная печать.

Самсон совсем сник. «Чем же я их кормить буду?» – задался он вопросом.

Пересчитал остававшиеся в доме «керенки», «думки» и карбованцы, нашел еще несколько царских банкнот и монет. Царские, конечно, в Киеве уже давненько не принимали, но кто его знает, деникинцы ведь недалеко и, по слухам, наступают! А сам Деникин – человек царский, если они победят, то и деньги с двуглавыми орлами вернут. Царские банкноты оставались самыми большими и самыми красивыми. И хрустели в руках так, что отдавались в голове хрустом свежего яблока на зубах. «Керенки» и карбованцы не хрустели вообще. И размером больше говорили о кризисе в бумажном деле, чем о своей платежной способности. Хотя и о платежной способности тоже могли размером рассказать, если посчитать, сколько штук карбованцев или «керенок» может на одной царской трехрублевке или даже «катеринке» поместиться!