Бредущая по мирам

Когда мы возвращаемся ко мне, я слышу тихий шепот Эрит, очень разозленный шепот:

- И когда ты выполнишь свое обещание?

- Как только буду знать, что с ней все в порядке.

- Ладно,- цедит она.

Эрит не знает, какой у меня хороший слух.

Уходя, она бросает мне напоследок:

- Они дьявольски опасны - помни это.

Я благодарю ее, искренне улыбаясь, а она едва кивает и исчезает, медленно тая в воздухе.

И Алан остается со мной.

Мы идем в мою комнату.

- Я уйду, как только буду знать, что тебе ничто не угрожает,- говорит Алан, ласково улыбаясь, но меня трясет от его улыбки, ибо под ней дремлет безысходность.

В нашу жизнь, в нашу дружбу закралось, что-то очень плохое.

И я не знаю, что мне делать.

Скажи, скажи, как мне спасти его?

Как мне спасти нашу дружбу?

Нашу будущую любовь.

Лишь из истинной дружбы рождается истинная, небесная любовь

Следующие дни мы проводим в вузе, и также гуляя по улицам вечного города, летящего над Невой.

Мы любуемся древними зданиями, такими прекрасными в свете юной весны.

Я рисую Алана на фоне моего вуза. Как он смеется, закинув голову назад, и его глаза сияют, как прозрачные почки на солнце, вторя фону здания.

Я рисую змею реки, как она огибает Казанский собор синеющей мглою.

Я рисую деву Марию, что освящает стену собора. Она, словно самое небесное стихотворенье, она - песня солнца.

Ее глаза печальны, ибо она знает что потеряет. Она укутана в голубые и алые одежды, и одной рукой удерживает Христа, ребеночка, в золотистом и белом одеяниях.

Я рисую, и говорю с Аланом, изредка прерываясь.

Но, несмотря на это, я вижу, что он несчастен. Я не знаю почему, а на вопросы он лишь отнекивается.

Я в ярости от того, что он не хочет быть со мной – я думаю это настоящая причина, я бросаю:

- Хочешь - возвращайся!

Он хрипло смеется:

- Мери, Мери дело не в этом!

- Так в чем же?

- Я не могу ничего изменить,- говорит он мрачно, и такое бессилие в его словах, что я вспоминаю свои картины после смерти Ежика.

Мрак, смерть, отчаяние. Боль. Лужа крови. Разорванные крылья черного неба. Голая пустыня.

Девушка с разорванным горлом. Девушка перерезавшая его себе.

И у нее мое лицо.

Я жаждала смерти. Я хотела ее.

И лишь одно удержало меня – я была не одна в своем горе. Я была не одна.

Я показываю ему красоты наших музеев.

Мы бредем по залам Эрмитажа.

- Я и не думал, что все это существует,- замечает он,

- Вы так привыкли к сумраку, что не замечаете свет,- говорю я ему.

- Возможно,- соглашается он.- А возможно он просто погас,- добавляет затем.

Я любуюсь многими картинами. Я чувствую дух времени. Я слышу голоса картин, я слышу их души.

То тонкие и нежные, то яростные и бушующие, то полные изысканной лирики, то сумасшедшей боли.

Я обожаю все музеи. Я обожаю многие картины. Я надеюсь на то, что когда-нибудь и мои творенья будут висеть здесь.

И вам не понять этих безумных надежд, если вы не творите. Вам не понять, как взрывает вены изнутри вдохновенье, вам не понять, как любишь ты каждый штрих в своем произведении.

Вам не понять, как совершенны мои фантазии (правда, картины мои не всегда отражают эту божественную красоту в полной мере, иногда они лишь убогое подобие грезы).

Вам не понять моей мечты о бессмертии моего творчества.

Я хочу жить сквозь века в том, что я создала.

И дни уходят, тают, как дым над городом. А дни исчезают, как миг рассвета.

Чарующие дни, когда мы вместе.

И однажды он уходит, уверившись, что все в порядке.

Я едва не плачу. И в своем мире, он с застывшим лицом, презрительно улыбаясь, говорит:

- Мери, мне надоело твое общество. Я не хочу тебя больше никогда видеть.

Его слова с размаху бьют меня, точно кулак врезающийся в солнечное сплетение на животе.

Резкая боль едва не заставляет меня согнуться.

Но я держусь. Прямая спина, гордо вскинутый подбородок. Я, словно струна боли в бесконечной агонии.