Бредущая по мирам

Мне не хватает смелости рискнуть еще раз, так как мне не хочется быть пойманной опять.

Когда Алан вышел из комнаты, я сидела задумавшись. Со всеми этими проблемами, я совсем забросила рисование. И сейчас, достав из сумки карандаш и бумагу, я творила, видя внутренним взором все в цветах.

Золотистая пшеница звенит под ветром. Легкая синева туч вырастает  на горизонте. Деревья, будто расступаются, собираясь пропустить кого-то. И паутина их веток замерла почти в полной неподвижности, лишь ветер касается своей бледной рукой их листьев время от времени  лаская. И каждый листочек сияет маленьким зеленеющим солнцем.

Что же добавить еще?

Я нервно крутила карандаш в пальцах, задумавшись. Какой смысл в этой картине? Что есть ее сердце, ее душа, ее основа?

Какой смысл в красоте? Гармонии?

Она возвышает людей, она дает им надежду… На счастье, на свет, на полет чувства, мысли, вдохновенья.

Она делает мир убийственно-чарующим, небесным.

Тут хлопнула дверь, и Алан вошел в кухню.

Сел на табурет напротив меня.

- Рисуешь…- заметил он, завладевая моим твореньем и кладя  листок перед собой.

- А мольберта здесь нету,- пожаловалась я.

- Довольствуйся тем, что имеешь,- мудро рассудил Алан.

Я обиделась и отвернулась от него.

Никакого понимания и сопереживания!

Так ничего не сказав, он оторвался от рисунка.

Посмотрел на меня долгим взглядом, никаким взглядом и предложил:

- Останемся здесь ночевать? Поздно уже… Бабушка тебе в каморке постелет, а мне в комнате.

Я кивнула. Уж больно хотелось мне сказать, что я думаю о его бабушке, но нельзя! Нельзя!

- Я покажу тебе дом,- он встал и подал мне руку, помогая встать.

Дожила, инвалидка!

Мы начали осмотр с комнаты.

Алан щедро делился воспоминаниями:

- Вот здесь я, когда был маленьким, сидел и читал сказки под бдительным присмотром бабушки,– он улыбался, указывая на алое бархатное кресло.

Я представила маленького мальчика, всего умещающегося в уголке кресла, то, как он подпирает крохотной ладошкой щеку, и внимательно слушает Эрит.

- А это тот знак,- он указал на шкаф, над которым издевался в детстве.

Я присела, рассматривая его дверцу. Глубокие белые царапины на коричневом фоне – кривые и резкие.

- В тебе нет художественного таланта,- заключила я с грустью.

- Не всем дано,- Алан ни на секунду не расстроился,- зато я люблю изобретать.

- Что  изобретать? – мы подходим к чулану, и он распахивает дверь, отвечая:

- Все, что угодно

 И…

… у меня перехватывает дыхание, как при ударе током.

Весь пол покрыт проводами, инструментами, коробками и диковинными штуками.

- Это моя тайна,- шепчет Алан, наклоняясь ко мне.

Я делаю пару неуверенных шагов, и замечаю, какую-то изогнутую вещь. Она свита в кольцо. Осторожно дотрагиваюсь пальцем. Холодный металл.

- И что это?

Он медленно улыбается, наслаждаясь моим интересом.

- Это прибор – ускорения.

Я ухмыляюсь:

- И что я прицеплю его к себе и жутко ускорюсь?

- Ты сможешь бежать со скоростью мотоцикла,- прибор падает из моей ладони, и Алан ловко ловит его и кладет на место.

- Здорово,- выдыхаю я восхищенно.

- А это мелочи,- Алан обводит рукой пару коробок,- игры детства. Я тогда игрушки придумывал,- сообщает он доверительно.

Я улыбаюсь. Мы так близки, ближе, кажется, нельзя, словно ручейки нашего прошлого сливаются в одну широкую, могучую, и бушующую реку.

- А я учебники придумывала. Для кукол. По английскому. И рисовала к ним картинки, и еще к сказкам. Я рисую с тех пор, как научилась держать карандаш в руках и макать кисточку в краски.

Я вся лучусь изнутри, словно огромный прожектор, включенный на полную мощность и мне страшно немного, что он может прочитать это по моему лицу.

- Ты – талантлива,- шепчет он,- во всем.

Я вижу по его лицу, что он не льстит, что он действительно верит в  это, верит в меня, как моя мама, мои близкие. Эта вера пылает в его глазах, его светлых, прекрасных глазах, ибо, если человек прекрасен внутри, его глаза не могут быть не красивы.

- Спасибо,- я улыбаюсь. Снова. Мне кажется, что во мне рождается что-то прекрасное, светлое, чистое!