Страница 6 из 7
Марфа записалась в лесной хор, но голос у нее был хрипловатый: иногда срывался на лай, а иногда давал петуха…
Тогда Марфа решила: «Раз из меня не получается ни арфистка, ни солистка, стану дирижером! Ему не нужно петь и играть, а только любить музыку и вовремя взмахивать палочкой…»
Музыку Марфа любила, а дирижерскую палочку ей выгрыз знакомый жук-короед.
Но и карьера дирижера у совы не задалась: едва она широко взмахивала крылом с дирижерской палочкой — ноты с пюпитров разлетались, а заодно с веток сдувало половину музыкантов.
После двух неудачных репетиций Марфу выгнали из оркестра.
— Или она, или мы! — заявили оркестранты.
И Марфа осталась одна. Со своей дирижерской палочкой и любовью к музыке.
Тихим осенним вечером сова сидела на ветке в полном одиночестве и дирижировала листопадом. Вокруг плавно кружились ноты: золотые, розовые, красные. Слышалось легкое шуршание и дыхание северного ветра…
И Марфа вдруг поняла: не нужны никакой оркестр, никакие музыканты. Потому что нет ничего прекраснее тишины. Музыка тишины! Ее еще никто не слышал. А если слышал, то не знал, что это Музыка…
— Что это ты делаешь? — удивилась знакомая белка, глядя, как Марфа размахивает дирижерской палочкой на совершенно пустой опушке.
— Дирижирую тишиной! Послушай…
Это была первая в мире беззвучная пьеса «Осенний лес».
— Вокруг нас слишком много звуков, а тишины осталось мало, — закончив, сказала сова.
— Действительно, прекрасно, — вздохнула белка. — А можно я в следующий раз детей приведу?
— Конечно, — кивнула Марфа.
— И я тоже, — неожиданно вмешался сидевший у норы барсук. — Весной соловьи так свистят и щелкают, что уши закладывает! А от этих дятлов-рэперов ни зимой, ни летом житья нет!
Второй концерт тишины прошел при полнейшем молчании. Только в конце все захлопали крыльями, застучали лапами и закричали «Браво!».
А на третьем концерте собралось столько публики, что желудю было негде упасть, и выступление записали на радио и телевидении.
А дальше началась настоящая слава. Тихие пьесы совы исполнялись во всех уголках земли. «Тишина перед бурей», «Лунная ночь на Днепре», «Молчание ягнят», «Вторая лунная соната», «Рассвет на Москве-реке» (где звучал единственный в мире хор рыб) стали классикой и приводили публику в экстаз. А если кто-то кашлял или начинал похрапывать, его тут же толкали в бок:
— Тише! Не мешайте слушать тишину!
ГЛАФИРА,
или
Зимняя аистетушка
ОВА ГЛАФИРА подрабатывала аистом. Так уж в природе получается, что аисты — конечно, птицы прекрасные и таких замечательных новорожденных малышей родителям в кружевных конвертиках приносят (просто не налюбуешься!), да вот только как нагрянет девятнадцатое августа (День прощального аистиного курлыка) — тут же собираются в белокрылые стаи и улетают на зимовку в Африку или Индию, забыв про всех поспевших в небе карапузов. А возвращаются, бесстыдники, не раньше чем к апрелю! Ну, прямо не добрые ангелы, а чистые эгаисты! Ребятня кричит в облаках, надрывается: «Уа, уа, бессердечные аисты! На кого вы нас, сироток, покинули!» А аистам, конечно, самим тоже гадко за такое неблагородное поведение. Совесть их на юг просто так не отпускает — носит в небе по кругу и мучает.
Вот они и придумали свалить свою хлопотную ясельную службу на сову. До первых подснежников. Сова — птица безотказная: чего ни попросишь — один ответ: «Угу!» Милая, сердобольная клуша.
Так и стала Глафира подрабатывать аистом. Точнее, перелетной аистетушкой. Ох, чего только не натерпишься с этими межсезонными грудничками! Летом-то хорошо: обернуть младенчика подгузником, наскоро смастрячить из тонкой ситцевой пеленки узелок — и дело в шляпе, точнее, в легкой колыбельной люльке. Летишь себе, в ус не дуешь — невесомая ноша знай себе плавно в клюве покачивается да сладким кулачком во сне причмокивает. А осенью! Тут одной простынкой не обойдешься. Надо одеяльце малышу, крепкий зонтик от дождика. Зимой и того хуже: в сильный мороз и по три толстых стеганых одеяла на одного кроху накутывать приходится.
А если двойня или тройня в феврале аккурат на крещенскую стужу да в какие-нибудь Чертовы Кулички заказана! Кряхтит сова, еле тащится. Семь потов с нее сойти не успевают — тут же застывают на свистящем ветродуе семью стопудовыми сосульками! Тянут они к земле пуще прежнего. А присядешь на пенек отдохнуть — уж никак в небо не поднимешься.
Маялась-маялась Глафира. Да ум совиный на мудрости скор. Раздобыла она гибких ивовых прутьев и сплела гнездышко-саночки. Теплым пухом внутри обложила, солнечных зайчиков на полянке в лесу наловила, рассадила по краям гнездоката, приказала сидеть смирно и с бочков припекать-пригревать, веревочку к полозьям привязала и стала развозить по домам грудных младенцев. Саночки с горок — скок! вжик! — малышня хохочет! Щечки от смеха румянятся, глазки ясным солнышком лучатся, счастливятся! Приезжают карапузы к своим мамам и папам с пылу с жару — как пирожки из русской печки!
— Ух-ты-фух-ты-е-хо-ха!!! — восхищаются довольные родители. — Какие у нас детишки расчудесные! Взгляните-ка: под ними аж подснежники проклюнулись!!!
ПОЛИНА,
или
Сова в музее
ОЛЯРНАЯ СОВА ПОЛИНА работала в музее чучелом. В музей она попала совершенно случайно. Однажды во время пурги залетела в окно, которое забыл закрыть музейный сторож, да так и осталась.
Полина никогда прежде не бывала в музее. До этого она жила в тундре и вела дикий образ жизни. В музее ей понравилось. На стенах висели фотографии и картины, а на полу и столах лежали всякие интересные вещи: охотничьи принадлежности, рыболовные снасти, лодки, палатки геологов и чумы оленеводов, моржовые клыки и бивни мамонта. Особенно сове приглянулся уголок живой природы: в небольшом зале в разных позах застыли медведь, лиса, песец, заяц и полярный волк. На ветках сухого дерева сидели вороны, чайки и куропатки…
«Интересно, как они тут вместе уживаются?» — удивилась Полина.
И вдруг неподалеку послышались человеческие голоса. Полина хотела вылететь на улицу, но сторож уже закрыл окно, через которое она попала в музей. А голоса приближались…
«Попалась», — подумала сова.
И тут ей в голову пришла спасительная идея. Полина села на одну из веток сухого дерева и притворилась чучелом.