Страница 34 из 84
К Астахову у меня и самой есть вопросы, вот только его вины точно нет, что в городе такими варварскими методами, добиваются целей. Шантаж и угрозы, избиения и странности на дорогах. И все из-за квадратных метров, пусть площади действительно впечатляющие.
Бронский качает головой, и от его взгляда, я на миг задерживаю дыхание, он делает небольшой шаг:
— Ты просто не понимаешь, куда он влез.
— Мне достаточно того, что его избили, — снова отбиваюсь, стараясь дышать размеренно, разозлить Демида не входит в список моих целей, но я вижу, как он мрачнеет от каждого моего слова.
— И, видимо, сильно приложили головой.
— Глеб пошёл на ваши условия. Пошёл ведь?
— Это он тебе так сказал? — снова ухмылка, в груди появляется тревожное чувство. Астахов мне действительно сегодня ничего такого не говорил, он просто просил прощения, что втянул меня в это и пообещал, что меня не тронут.
— Ты вчера ему документы передал… Он должен был их подписать?
— Бумаги — это то, что мне удалось нарыть на предыдущих умельцев, которые Юдину дорогу пытались перейти. Это должно было убедить твоего парня передумать.
Бронский буквально выплевывает эту фразу.
— А он…
— Не передумал, по всей видимости.
Демид теперь наклоняется:
— Его проект так и висит в заявленных. Он доиграется, Лика.
— Но Глеб заявил, что меня не тронут, и Юдин отпустил меня…
— Юдин не отпускает, пока не добьётся своего.
Демид прищуривается, но не продолжает. Однако его слова на меня действуют, не верить Глебу оснований нет, но тогда зачем Бронскому говорить, что Астахов на условия не пошел? И почему меня в таком случае отпустили?
— Просто съехать от Глеба теперь мало, — прибивает Бронский к месту одним взглядом. И теперь понимаю, что он в курсе того, что от Астахова я ушла, но кажется, в сам разрыв не верит, считая, что мы играем на публику. — Он лишь выиграл немного времени, но это не значит, что его снова не прижмут.
Бронский приближается на опасное расстояние:
— Через тебя.
Демид нарушает все мои границы, эта близость меня добивает, и я опускаю голову, невольно переводя взгляд на его губы, лишь ненадолго задерживаюсь на них, скольжу взглядом ниже: шея, воротник, что угодно, только бы не встречаться сейчас с Бронским взглядом. Только бы он не понял, какие чувства до сих пор во мне вызывает. Утыкаюсь глазами в карман на пиджаке, очень надеюсь, что Демид не заметил, куда я смотрела.
Пытаюсь отвлечь себя мыслями о происходящем. Я верю Бронскому. Но он не всё мне говорит, что совсем неудивительно. Он и не обязан.
Только в голове всё равно не сходится пазл, и внутри саднит от одной мысли, что Демид со всем этим связан. Более того, принимает самое непосредственное участие, он в курсе всего, но не только не способствует тому, чтобы Мирослав остановился, но и кажется, сам видит только один исход — устранение Астахова со своего пути, с пути Юдина. Впрочем, я давно поняла, что далеко не всё знала о его деятельности.
А ещё отчетливо понимаю — в Бронском по-прежнему живет ненависть. Ко мне, к Глебу. К нам. Я это вижу в каждом жесте. Только не могу провести границу: его предупреждения — это угрозы или предостережения? Если он в самом деле пытается меня защитить, то почему возникает ощущение, что это желание не сильнее мысли поквитаться с Астаховым.
Перевожу дыхание и вновь поднимаю взгляд, смотрю в упор.
— Я съехала от Глеба не из-за Юдина.
Я не знаю, верит ли мне Демид, и имеет ли это значение. Он не выдает ни единой эмоции по этому поводу, и сердце снова сжимается. Бронский действительно игнорирует моё негласное объяснение. Словно отвергает, как и наше прошлое.
С чего я взяла, что ему не безразлична причина?
— Ты к Оксане? — спрашивает он, буквально оглушая меня именем той, к которой я ревную его и без упоминаний. Голос становится мягче, и я отчаянно не хочу верить в то, что её имя для него уже особенное. Запрещаю себе любые мысли в этом направлении и коротко отвечаю:
— Да.
Я малодушно умалчиваю о том, что ночевать у нее не собираюсь. И хоть понимаю, их с Демидом совместная ночь дело времени, да и возможно, между ними что-то уже произошло. Не знаю и то, рассчитывал ли он сегодня на что-то с ней, и пусть я ничего не изменю, но сегодняшнюю ночь, Бронский, возможно, не проведёт в еёквартире.
Это низко, но я вряд ли буду винить себя за это.
Мы молчим, выдерживаю его взгляд даже когда он сам опускает его на мои губы и вновь поднимает. Сердце снова принимается колотиться, такими темпами до полной остановки недалеко, а пока что возникает ощущение, что всего жалкое мгновение до сумасшествия.
Вот сейчас, он отбросит все условности и сорвётся, заключая меня в объятия. Зароется одной рукой в мои волосы, другой прижмет к себе так крепко, что закружится голова. И поцелует. Жадно, настойчиво, как раньше, как до нашего разрыва. Как совсем недавно, у его порога.
Но он этого не делает.
— Спокойной ночи, Лика, — произносит вместо этого довольно сухо. И сам делает шаг назад, так же глядя в глаза.
А я вдруг понимаю, что во время разговора упустила кое-что очень важное.
Демид пользуется паузой, разворачивается, чтобы уйти и даже делает два шага, оставляя мне лишь дерзкий аромат своего парфюма, но я не могу не задать возникший вопрос:
— Почему ты спросил про Чертаково?
По пустынной улице от моего голоса прокатывается эхо. Демид замирает, а потом медленно оборачивается. Ловлю мрачный взгляд и хмурюсь — в груди всё сжимается от плохого предчувствия.
— Ваш дом сгорел.
— Ч… что?
Широко распахиваю глаза от этой новости, здесь дело не только в последствиях. Есть кое-что ещё. Возникает совершенно нелепая ассоциация, вот только пока что не могу оформить её в конкретную мысль.
— Но… что… как? — пытаюсь подобрать слова, но ничего не выходит. — Откуда ты знаешь?
Он прищуривается и чуть наклоняет голову. Смотрит настороженно:
— Ты действительно не в курсе? — не отвечает на вопрос.
Растерянно качаю головой:
— Нет.
Демид внезапно оказывается рядом, он берёт меня за плечи и заглядывает в глаза, этот порыв выходит таким неожиданным, что я даже среагировать не успеваю, коротко выдыхаю, приоткрывая губы. Мне кажется, он и сам не понимает, насколько сейчас близко ко мне, снова окутывает ароматом сандала, и я лишь распахиваю глаза, теряя все слова на свете.
Плечи горят от прикосновений, даже несмотря на то, что я в пиджаке. Внезапный порыв ветра заставляет на мгновение закрыть глаза, и в голову врываются сотни вопросов. Допустим, Демид мог узнать об этом, раньше меня, его номер мог сохраниться у соседки, которая за домом по нашей просьбе присматривала. Мы когда-то приезжали в деревню вместе, и Демид оставлял контакты для связи, но как пожар вообще мог произойти, если там даже не жил никто?
Совершенно глупая мысль проносится тут же: даже в деревню мне теперь не вернуться. Пусть я и не собиралась.
Сам дом ветхий, там гореть-то нечему. В свое время выяснилось, что я и продать его не могу. По документам он не был наш, хозяева — дальние родственники, даже не мои, мужа бабушкиной сестры, которых я в глаза никогда не видела.
Мы как-то созванивались, но у них всё не было времени приехать, да и дом в этой дыре их явно не интересовал, кажется, его даже выставляли на продажу, но покупатель так и не нашелся, а родственникам «из-за копеек» и заброшенного участка ехать сюда не хотелось. Они все перебрались заграницу.
Я тоже не претендовала на квадратные метры, и хоть в тех стенах оставались вещи из моего детства, единственная, из-за кого туда ещё приезжала — бабушка.
После того, как её не стало, я там была всего несколько раз и очень давно.
Меня так выбивает из колеи новость о пожаре, что я только сейчас замечаю, как внимательно меня разглядывает Демид.
— Чёрт, — выносит вердикт он, хмурясь. — Даже не знаю, что хуже.
— Объяснишь, что это значит?