Страница 8 из 77
— Платье сошью. И туфли к нему золотые.
— Как — золотые?
— Покрашу бронзовым порошком. Продается в нефтелавках.
— Ну Майка!..
— Старенькие летние туфли покрашу, и все. Эскиз. Только ты молчи.
— Лена, — толкнул Лену сзади Сережа, — электроновольты в эргах?
— Соображай, ребенок! — засмеялась Майка.
— У меня все соки в рост, Маечка.
— Шалевич возьмет в команду. У них с процентами что-то.
— Опять! — вскипел Шалевич. — Выкатывайся из класса и не мешай…
— «На тебе сошелся клином белый свет…» — пропела Майка.
Потом снова начала говорить Лене о платье и туфлях.
— Летом у меня были сиреневые с полосатым каблуком. Это я сама. Акварельными красками.
— О чем вы здесь, девочки? — подсела на край парты Жирафчик. Она тоже закончила работу.
— О платье. Для бала.
— Придумай для меня платье, Майя.
Сзади спросил Сережа:
— Поправочный коэффициент четыре в последнем вопросе?
— Четыре, — быстро сказала Майка. — И как только тебе доверили в банк ходить?
— А я там палец прикладываю.
— Платье видела в журнале мод, — продолжала Майка. — Из темно-желтых кружев и белых. И бусы сделаны в тон: половина низки белая, половина — темно-желтая. А пуловер видела — черный с красным по бокам. Руки опущены — красного не видно. Поднимаешь руки — видно… И неожиданно получается. — Майка развела руки, чтобы было понятно, где по бокам красное и как это видно.
— Научусь вязать, — сказала Жирафчик. — Моя мечта.
— Свитер еще, с рисунками с картин Пикассо.
— Меня все это не волнует, — сказала Лена.
— Что ты? — удивилась Жирафчик.
— Какая-то равнодушная. Не знаю.
— Может быть, и бал не волнует?
Бал волнует.
— Тебя, Ленка, я одену — любишь или не любишь одеваться. И Жирафчику милому придумаю что-нибудь!
— Работаете над внепрограммными темами? — сказал Сережа.
— Молчи, коэффициент!
Майка учится легко, и все у нее в жизни всегда легко — ап!..
Работали весело — выносили из класса старые парты и ставили вместо них новые. Это были уже не парты, а современные столы из светлого полированного дерева.
Менялась мебель и в каптерке. Появились новые шкафы, скамеечки, которые вращаются, верстак, стеллаж для папок и чертежей. Приборы по термодинамике, скорости света, интенсивности излучения частиц.
Завхоз Любовь Егоровна переживала: сколько потрачено денег!..
— Деньги надо тратить, — утешали ее ребята. — Народнохозяйственный оборот!
Старые парты складывали во дворе. Их скопилось много из всех классов. Они стояли высокой горой.
В классе к каждому столу подводили электричество, чтобы можно было включать различные приборы. Руководил монтажом Витя. В этом он разбирался: недаром полностью электрифицировал класс своих малышей. Даже из роно приезжали и смотрели: дополнительное освещение доски, розетка для фильмоскопа, импульсная лампа, которая включалась на ночь и убивала микробы, дезинфицировала класс. Вите помогали тогда заниматься монтажом Юра, Боря и Сережа. Работали с «массами». А Гена Хачатуров попутно занялся преподаванием спорта: надо ведь растить смену. В баскетболе. Начал с того, что взвесил башмаки с ботами, в которых малыши ходили, и выяснил, что каждый ботинок с ботом весит килограмм. Разве вырастишь смену, когда на ногах у нее килограммы!
В 9-м «А» постепенно так увлеклись переоборудованием, что вообще начали делать ремонт. Взяли у Любовь Егоровны кисти, банки с краской (как тот родитель в нейлоновой рубахе) и покрасили двери, подоконники, батареи. Линолеум настелили. Цветной, модный, с рисунками.
Майка говорила: «Пикассо. Эстетика быта».
Оставили только старую доску, хотя очень хотелось заменить на новую, зеленую. Пикассо так Пикассо!..
Но Любовь Егоровна все-таки доказала, что зеленая доска — это лишние затраты, и ребята уступили.
И в других классах начали ремонтировать, что-то перестраивать. В кабинете химии у Татьяны Акимовны «усовершенствовали» периодическую таблицу: сделали фотографии с портретом Берцелиуса, Глаубера, Деви, Фаворского, Ленца, Бора и приклеили около элементов в таблице. Очень здорово получилось — настоящее наглядное пособие.
В классе математики Ольга Борисовна повесила высказывания. Глаусс: «Арифметика — царица математики».
Пушкин: «Вдохновение нужно в поэзии, как в геометрии». Ломоносов: «Математику уже затем учить надо, что она ум в порядок приводит». Галилей: «Математика — наука опасная: она разоблачает обманы и просчеты».
Юра был уверен, что это не обошлось без тетрадки Лены.
И вдруг случилось то, чего уже никто не ожидал: Вадим Нестерович потребовал у Веры Николаевны, чтобы был организован кабинет обществоведения. И должна быть написана история школы. А история у школы есть. Это может подтвердить сама Вера Николаевна, настаивал Вадим Нестерович. Она здесь училась и многое знает. А Виктор Троицкий? Он со своим юным отрядом собирает материалы об учениках, которые участвовали в Отечественной войне. «Вы собираете, Виктор?» Тыбик сказал: да, собирает. У него есть гвардейские значки, письма, нашивки за ранения, фотографии.
Собранные экспонаты будут храниться в комитете комсомола.
Лось проявлял теперь интерес ко всему новому, хотя и продолжал соблюдать какую-то сдержанность. Не отказался до конца от своих принципов обыкновенного человека, обыкновенного учителя. Новое еще не обрело для него прочную и оправданную форму. Но жизнь школы тормошила его и даже веселила. Он вместе со всеми смеялся, когда Витин отряд принес из театра царский трон.
С этим троном началась потом история для истории школы.
Никто не знал, куда его поставить, чтобы случайно не сломать. Ребята постарше начали всем его показывать. Все садились, примерялись. А сзади ходил артист, который должен был играть царя в сказке, и требовал, чтобы старшие отдали трон, потому что он, сам «царь», ни разу еще на нем не сидел.
Трон в конце концов забрала Любовь Егоровна и заперла на складе.
Представление сказки должно было состояться на приступочке в 9-м «А».
Витя занимался репетициями. Но пока без трона, чтобы не таскать со склада и на склад. И «царь» пока сидел на обыкновенном стуле и очень горевал.
Майка приставала к Вите — она сыграет в сказке царицу-мать. Платье для бала готовится и вполне сойдет для царицы. Тем более Борис так и не написал своего «Гамлета».
Витя отмахивался от Майки, но Майка не отставала. Нельзя царицу, тогда, может быть, волшебница нужна или еще кто-нибудь. Она желает поработать с «массами», с «начальной школой». У нее проснулось сознание.
Лена слушала Майку и смеялась. Она и сама была не прочь посидеть на троне в длинном платье, и чтобы перчатки выше локтя, и на перчатках браслеты. И чтобы туфли золотые, даже из нефтелавки. И пускай Юра смотрит, удивленный и притихший. Пускай восторгается, говорит стихами, теми самыми хотя бы, которыми написал сочинение по заданию Александры Викторовны.
В класс пришла начальная школа, которая должна была репетировать сказку, и собственноручно притащила трон. «Царь», очевидно, их заставил. Надоело ему сидеть на стуле. Добился наконец своего.
Майка сказала Вите:
— Ну и занимайся просветительством.
Ей нравился Тыбик. Лена это знала. И Майка сердилась на Витю, что он вечно возится с малышами. А теперь еще этот царский трон появился…
— Ты куда сейчас? — спросила она Лену.
— К Антонине Дмитриевне. Василий Тихонович расписание сбил.
Антонину Дмитриевну Лена нашла возле ящика «вопросов и ответов». Здесь были и Вера Николаевна, и Василий Тихонович, и Лось. Перед ними выступал Шалевич. Вертелся, подпрыгивал, клал что-то на голову. Это он оправдывался за очередное поражение баскетбольной команды.
Вера Николаевна смеялась. Громко, как девчонка из 9-го «А». И Антонина Дмитриевна смеялась, но как завуч, потому что стыдливо прикрывала рот дневником школы, с которым опять, наверное, шла к Василию Тихоновичу выяснять, почему он очередной своей резолюцией подменил Веру Николаевну.