Опричник

— Ты где шатался, беспутный? — строго спросил старец Светослав, заметив появление Сабурова. Светослав слыл самым ворчливым и вспыльчивым из старцев. Порою, даже мог отвесить оплеуху. В основном остальные шесть старцев редко повышали голос, даже старец Онагост, который обучал военному делу.

— Я парням помог мешки выгружать.

— Вставай в строй. На подготовку времени у тебя нет. Так отбивай!

Мирон понятливо кивнул и, сразу же, заняв место крайним из одиннадцати, вытащил свой палаш из ножен. Взяв обеими руками его внизу за рукоять и опустив руки вниз, он поставил оружие перед собой острием вверх. Конец палаша оказался на уровне переносицы молодого человека. Эфес палаша и самый кончик клинка были посеребренными, именно это давало необходимый эффект. Мирон сосредоточился и начал концентрировать нужную энергию в кистях рук. Вначале энергия концентрировалась в руке, потом передавалась в рукоять палаша, который выступал катализатором, и вокруг оружия начинала образовываться защитная энергия – поле, невидимое простому глазу. Для видения этой энергии дюжина сотоварищей Мирона и он сам почти полгода специально тренировались. А для создания этой защиты, точнее для успешной концентрации энергии в руке, требовалась определенная разминка, которую как раз и пропустил Мирон.

Уже через минуту, старец Светослав начал метать из лука в каждого из ратников стрелы с круглым наконечником. Защитное поле необходимо было сгенерить вокруг палаша и такого размера, чтобы оно выступало за концы клинка не менее чем на пол-аршина. Именно это энергетическое поле защищало от стрел старца. Если поле прерывалось или было недостаточно прочным, стрела пронизывала его и ударялась в грудь ратника, которые были в одних рубахах. Да, такие стрелы с круглым наконечником не были опасны, но сильный болезненный удар оставался синяком на теле.

Мирон все же успел сгенерить поле и, когда первая стрела старца Светослава достигла его, защита сработала отменно и стрела, отскочив от его защитного поля, упала на землю. Мирон облегченно выдохнул. Он знал, что старец жаждет, чтобы они достигли в этом совершенства и могли бы генерить защитное поле мгновенно, едва возникала опасность. Но высшим умением, по словам Светослава, являлся бой, когда воин генерил вокруг себя защитную энергию и в тоже самое время бился с противником.

Прошло четыре дня с того времени, как Ивана Михайловича бросили в “каменный мешок”, а Мирон так и не находил себе места. Несколько раз он ездил в тюрьму – крепость, но по указу царя к пленнику никого не пускали, мало того, даже не давали передать еду. Ежедневная мука за отца не давала Мирону покоя. Сегодня он встал, когда пропели первые петухи. Попив немного колодезной воды и умывшись, Мирон потрепал по загривку серого пса, который лежал на крыльце, отмечая, что животное почти поправилось. Мази и целебное питье Василия сделали свое дело и раны Серого, как стал называть его молодой человек, затянулись. Пес немного хромал и не мог еще бегать. Сильный ушиб правой лапы, по словам Василия, не давал животному нормально двигаться, но это было делом времени.

В то утро, Мирон прямиком направился в кузницу к Егору Ивановичу и до обеда, бок о бок, с кузнецом ковал кольчужные доспехи. На это занятие требовались долгие часы и даже дни. Сначала выковывали длинную проволоку, затем скручивали из нее колечки, а после склепывали концы. На одну кольчугу, кольчужный доспех, порою уходило до двадцати тысяч колечек. Уже к обеду, когда зазвонил колокол, оповещающий братию о начале трапезы, Сабуров вышел из кузни красный от жара и уставший. Однако, ни утренняя тяжелая работа, ни трапеза, ни занятие по успокоению духа и медитации у старца Добрана, совсем не остудили его яростные гнетущие думы.

Мирон нашел Василия на открытой площадке, когда тот упражнялся в метании небольшого топорика в кусок дерева.

— Васятка, опять топор у тебя три разворота делает, — прямо с ходу начал Мирон, приближаясь к брату. — Говорил тебе, два надо. Так ведь и не попадешь лезвием то, а все палка в чурбан летит.

— И че ты меня учишь то? — насупился Василий. — Словно старший ты мне!

— Да переживаю я. Что не разрубишь вражину, а оглушишь только обухом то.

— Слышь, Мирошка, ты не в духе, как я посмотрю, так не задирайся, — заметил наставительно Василий.

— Да все о батюшке думаю, — объяснил Мирон. — А как вспомню матушкины слезы, так вообще тошно делается, оттого, что ничего сделать то не могу! Все сердце по батюшке изнылось. Все думаю, как вызволить из его темницы то?

— Мне и самому тошно, третий день спать не могу.

— Слышь Васятка, пойдем “дуболома” покрутишь мне, хоть отвлечемся немного.

— Ладно, — кивнул Василий и, подхватив топорик, пошел вслед за братом.

Уже час Мирон прогибался и уворачивался от деревянного массивного снаряда. Это был высокий поворачивающийся столб в пять аршин, по бокам которого были горизонтально приколочены на различной высоте дубовые узкие бревна. Вращение столба делал Василий, который ходил по кругу вокруг столба, тягая за собой на лямке длинную железную жердь, торчащую из земли. Железный прут соединялся под землей со столбом и приводил его в движение. Василий, идя по кругу, производил впечатление человека, который тянет плуг вместо лошади. Мирон же, стоя на одном определенном месте и, не сдвигаясь даже на аршин, то наклонялся, то подпрыгивал, чтобы увернуться от появляющихся у него на пути деревянных бревен.

— Слушай, Мирон. Я уж версты две вспахал, — через час вымолвил устало Василий, подтягивая на плече кожаную лямку, которая крепилась к железной жерди. Он упорно шел по кругу вперед, уже изрядно устав, но видел, что брат словно заведенный, без устали перемахивает и наклоняется, еще ни разу даже не получив удара опасным бревном по телу или лицу. — Устал я. Я ж тебе не конь.

— Да не могу я устать, Васятка. Батюшку вспоминаю, — выпалил Мирон с небольшой отдышкой.

— Вечерять пошли, — сказал властно Василий, останавливаясь и стягивая лямку с плеча. — Там и покумекаем. Темнеет уж.

Мирон отошел от снаряда и направился вслед за Василием. Нагнав его, Мирон приобнял брата за плечо и вдруг тихо сказал:

— А ты знаешь, я ведь видел некого призрака в черном плаще, до того, как царица померла.

Тут же остановившись, Василий уставился на брата.

— Как призрака?

— Да так, — добавил Мирон, кивнув. — И вот все думаю, а может этот призрак царицу нашу и извел?

— Да прям. Что за глупость, — сомневаясь, ответил Василий и снова зашагал дальше. Мирон пошел рядом, замолчав. Когда они почти достигли главной трапезной, Василий сказал. — Я тут все думаю…

— О батюшке?

— О нем то постоянно. Но, еще об одном. Может мне в Суздаль съездить?

— Зачем это? — поднял брови младший Сабуров.

— Ульяну Ильиничну проведать, — объяснил Василий. — Она сказывала, что ее отец ремесленник по дереву, живет на Кузнечной улице.

— Тфу ты! — выругался Мирон. — У тебя все одно на уме. Одни девки!

— Не девки. А одна девка, — поправил его Василий.

— И что это сейчас так важно? Сейчас об отце думать надобно, — недовольно сказал Мирон и зашагал дальше.

— Я думаю об отце, — насупился Василий, идя вслед за ним. — А сердцу все равно не прикажешь.

Остановившись, Мирон обернулся к брату и, осуждающие, посмотрел на него.

— Нет, я все равно не пойму и что в этой девке такого? — спросил он.

— Не любил ты никогда, Мирон, оттого и не знаешь, как это тосковать по кому-то.

— Ну и езжай, я с тобой точно не поеду, — отмахнулся Мирон.

— А я и не прошу, — спокойно ответил Василий. — Ты только мою отлучку прикрой. А?

Мирон долго смотрел на брата пощуренным взором. Приятное лицо Василия с живыми карими глазами и темными вихрами волос было до боли родным и любимым. Но, он все равно не мог понять как это, из-за какой-то там первой встречной девки мотаться почти двести верст туда и обратно, только, чтобы повидаться. Нет, он явно не понимал Василия.

— Ладно, — кивнул Мирон. — Пошли трапезничать. Наверняка, Ждан наварил перловой каши с салом. А то мне еще после в банях убирать надо. Я сегодня там за мойщика.