Страница 36 из 79
Аля с Сергеем улетят в Прагу, родители поедут в горы. А я - как предполагали родные - останусь дома и буду отмечать праздник с «любимым». Да-да, я до сих пор не призналась им, что никакого любимого у меня (больше) нет.
Было ли это с моей стороны проявлением малодушия? По правде, я в то время просто была слишком подавлена. Если бы во всем призналась, родители прихватили бы меня с собой, тогда как мне совсем не хотелось никуда ехать. Я уверила себя, что прекрасно проведу эту ночь дома.
Но когда накануне все разъехались и я пробыла двое суток одна в пустой квартире, то осознала: я ошибалась. Навалилась невероятная тоска, я пыталась себя чем-нибудь занять, но всё валилось из рук. 31 декабря тоска усилилась и к вечеру достигла предела. Я стала размышлять, как же дошла до такой жизни - в двадцать три года встречать Новый год в полном одиночестве? Неужели моя жизнь идет под откос? От этих мыслей дико захотелось "выйти в свет" - хоть куда-нибудь, только бы не сидеть в четырех стенах.
Я собрала волосы в узел, напялила на себя что попало и отправилась на работу. Ну как - на работу. Конечно, факультет был наглухо закрыт и проникнуть внутрь не представлялось возможным. Я просто присела на лавку и смотрела на окна кафедры. Почему мне так грустно?
Погода стояла просто волшебная: тихо, безветренно. Отблески разноцветных огней мерцали на снегу, откуда-то доносились рождественские мелодии, группы веселых людей сновали туда-сюда… Какая-то влюбленная парочка остановилась перед входом в ЗАГС, и парень вдруг опустился на одно колено, вытащил коробочку и протянул ее девушке. Она, радостно вскрикнув, кинулась в его объятия.
Почему всё это так невыносимо? Я сходила в ближайший магазин, купила бутылку шампанского, попросила совершенно незнакомых людей это шампанское открыть и только потом вернулась назад. Парочка уже ушла. Я стала пить шампанское, и вдруг пошел снег. Снежинки завораживающе кружились в воздухе и медленно опускались в стаканчик.
И мне вдруг стало так себя жалко! Наверное, я совсем, совсем никчемная. После того как бутылка была изрядно опустошена, в стаканчик стали капать мои слезы. И это странно - ведь, как известно, когда мне плохо, я не рыдаю, а смеюсь. Не успела я об этом подумать, как меня окликнули.
- Вика? Что ты здесь делаешь… в такое время?
Этого еще не хватало! А он-то что здесь делает?
Я быстро утерла слезы - не хватало в очередной раз опозориться! - и вежливо ответила:
- Денис Сергеевич, вас это совершенно не касается. Идите, куда шли.
- Вика… - он присел рядом со мной на лавку и попытался рассмотреть мое лицо. - Ты… плачешь?
Я подскочила и закричала:
- Вы что, русского языка не понимаете? Оставьте меня в покое!
Потом резко повернулась, решив убежать, но поскользнулась и упала в снег. Шапка тут же съехала набок, волосы растрепались - выглядела я, наверное, кошмарно. Морозов бросился меня поднимать, я упиралась и отмахивалась, но он оказался сильнее - обнял меня за талию и рывком поставил на ноги:
- Ну хватит, хватит, успокойся!
И тут - вместо того, чтобы продолжить спасаться бегством, - я вдруг прислонилась к его плечу и зарыдала – так громко и отчаянно, как не рыдала с самого раннего детства.
Боже, какой ужас! Неужели я пала так низко, что готова плакать на плече человека, который меня ни во что не ставит? Подумав об этом, я попыталась отстраниться, но он не отпускал. Всхлипывая, я начала бормотать:
- Отпустите меня… Я немедленно уезжаю.
- Куда уезжаешь - на поиски приключений? Кажется, ты снова набралась. Пошли ко мне.
Он взял меня за руку и привел к себе домой. Наверное, я должна была отчаянно сопротивляться и задать вопрос: что происходит? Ведь сейчас праздник и Денис Сергеевич явно куда-то шел - не собирается же теперь отмечать Новый год со мной?
Но мне было так плохо, голова от шампанского кружилась, ноги не держали, язык заплетался, и я почему-то не решилась - или не захотела - что-то спрашивать, а позволила напоить себя чаем и уложить спать. Очень странно, но я так крепко заснула, что даже не слышала звуков петард и салюта. Проснувшись, увидела, что Морозов спит на другом краю кровати - в джинсах и майке, слегка укрывшись пледом. Свое одеяло он любезно предоставил мне.
Который час? Очень хотелось пить. Я тихо поднялась, прошла на кухню, выпила воды и зачем-то заглянула в холодильник. Мда, нормальной еды у Морозова не водилось даже на Новый год. Взглянув на часы - три утра - я стала размышлять, чем бы заняться, и решила что-нибудь почитать. Конечно, комната с кодовым замком оказалась закрытой, но вдруг есть что-то интересное в открытом доступе?
Пройдя по коридору, я обнаружила еще одну комнату - видимо, это был рабочий кабинет Морозова. Там я включила настольную лампу на столе и огляделась. Помещение было завалено бумагами. Точнее, рукописями. Ну и дела! Он и вправду сначала всё пишет от руки?
Я присела за стол и стала рассматривать бумаги. Что это? Прочитав несколько листов, поняла: Денис Сергеевич пишет (или писал?) книгу. В голове вдруг всплыли его слова о писательском труде.
Роман был о человеке, который всю жизнь стремился к одиночеству - до того момента, пока оно не стало неизбежным. Когда этот человек потерял семью, он переосмыслил свои взгляды, но было уже поздно. Писал ли Морозов о себе? Он говорил мне, что потерял родителей, но что с ними произошло, я не знала. А у героя в его книге родители погибли в новогоднюю ночь - их сбил пьяный водитель. С тех пор этот человек не отмечал Новый год, а январь был для него месяцем траура - в это время он носил только черное. В глобальном смысле вся книга была об опыте преодоления смерти - но это было так талантливо написано, что я не могла оторваться, и лицо не высыхало от слез. Почему-то все мои проблемы, переживания сразу показались такими мелкими, незначительными! В конце я уже не сомневалась, над каким сонетом так долго бился Денис Сергеевич - над тридцатым: