Страница 15 из 18
Пусть это будет миг — только миг… Но воспоминаниями о нем осветится вся жизнь… До могилы…
И она добилась своей цели.
— Она добилась, — как эхо повторил Жюльен. — Ну, а дальше?
— Дальше? Конец придумай сам, на то ты и писатель!..
Загадочная улыбка промелькнула по лицу Ночи.
— Она добилась своего. Добилась того, что он оценил ее дивную душу, оценил с первой же встречи… И полюбил ее… Полюбил совсем новой, светлой любовью.
Жюльен не докончил фразы и приник губами к ее плечу в новом порыве страсти.
— Милый, — прошептала она, — как бы хотела я верить в силу твоей любви!.. Но она растает с первыми лучами зари.
Февральское солнце играло на узорах обоев, когда Жюльен открыл глаза.
Зажмурился. Сладко потянулся в постели.
В ушах звучала еще музыка. В голове мелькали обрывки воспоминаний.
Таинственная маска… Красивое лицо с такими жгучими глазами.
Романтическая история про швейку из соседнего дома. Измена Сюзанны…
Жюльен проснулся окончательно.
— Пустяки! — решил он. — И как я мог вчера придать этому значение? Сейчас оденусь и поеду к Сюзанне. Конечно, это какое-нибудь недоразумение.
Но к Сюзанне как-то сейчас не тянуло. Образ с жгучими глазами не исчезал из памяти.
— Нельзя придавать значения всякой маскарадной интриге, — выбранил себя Жюльен и позвонил слуге.
Когда потянулся к звонку, задел за что-то рукой. Это была черная шелковая маска, забытая на подушке… Взял маску в руки… И снова наплыли воспоминания только что пережитого…
И хорошее, светлое чувство, то самое, что посещало его в минуты творчества, охватило Жюльена.
Что-то красивое, новое, ясное, казалось, вступало в его жизнь. Ясное и яркое, как это солнце, заливавшее комнату…
Жюльен снова позвонил слуге. Еще и еще. Только после третьего звонка появился он в спальне.
— Виноват, сударь, — сказал слуга, — вы изволили долго звонить? Я был на улице. Там несчастье случилось.
— Что такое? — рассеянно спросил Жюльен, закуривая папиросу.
— Одну барышню автомобилем переехало: сама бросилась. Такая молоденькая, красивая. Верно, с маскарада возвращалась — в маскарадном костюме… Прямо насмерть… Такая молоденькая… Консьерж говорит: портниха из соседнего дома… Прикажете умываться, сударь?
— Да, да, — односложно ответил Жюльен и нервно сжал в руке черную шелковую маску…
МОЛЧАТ ПЕСКИ
Молчат пески…
Голубое летнее небо расстилается над их необъятным простором и нет нигде тени под голубым шатром.
Жарко, жарко…
Зной идет и от прозрачно-синего неба, и от белых рассыпчатых песков. Жарко голове, жарко ногам.
Ничего живого. Ни комара, ни стрекозы, ни докучливых мух. Только убегающие вдаль телеграфные столбы с тонкими гудящими проводами кажутся живыми.
Молчат пески.
Бесконечно тянутся они от севера к югу, то холмистые, то ровные, и только с запада и востока одевает их черный сосновый лес.
В лесу — жизнь. Сотни стрекоз, изумрудных, синих, желтых, с жужжанием поднимаются из травы. Во мху кишат бесчисленные насекомые. Лоснящиеся лягушки перепрыгивают смешно с кочки на кочку. Прячась в ветвях, зорко высматривают свою добычу разнообразные птицы.
А вот и люди. Их двое. Оба — молодые, радостные, — выходят из дышащего смолой леса на мертвые пески.
— Не понимаю тебя, Люся. Здесь такой чудесный лес, море, — а ты всегда стремишься на эти пески. Ну, что тут хорошего? Жарко, пыльно, тоскливо, однообразно…
— Я не знаю, Витя…
Люся смотрит вдаль, и серые обычно глаза ее, отражая небо, кажутся сейчас голубыми.
— Я не знаю… Я люблю бродить вечером у моря. Оно рассказывает что-то, Витя… Люблю слушать, что говорит лес. Но если я выйду, задумавшись, из дому, я всегда попаду на эти пески. Я не люблю их, я их боюсь… Но меня тянет сюда неудержимо…
Сейчас ясно, сейчас тихо. А вот в пасмурный день, когда небо серое, когда накрапывает дождь, налетает ветер… Небо сизое… Лес темный и жуткий… Тогда пески говорят… О чем — не знаю. Но что-то жуткое, жуткое…
И я иду слушать их…
Над песками вставала луна. Большая, красная, плоская.
Она медленно поднималась над черным кустарником на дюнах, становилась из красной оранжево-желтой. Потом приняла свой обычный мертвенный цвет. Обойдя полнеба, луна стала на юге. Отсюда ей была видна маленькая комнатка, где, на белой кровати, светилась белая фигурка.
Люся не могла сегодня спать.
Да разве можно спать в такую ночь?. Ну, разве не чудесна жизнь, дающая такие ночи? Разве не чудесна любовь, при свете которой весь мир кажется новым и сказочным?
И пески, милые пески — свидетели его поцелуев…
Так, как сегодня, не целовал он еще никогда…
— Ведь в воскресенье — наша свадьба, — сказал он.
И Люся ответила:
— Да, в воскресенье…
Почему не сегодня?
Почему она сказала «нет»?..
И в воспоминаниях жгут его поцелуи…
До воскресенья — три дня.
Почему ты насмешливо улыбаешься, луна?
Ты что-то знаешь?
— Люся, скорей. Портниха торопится в город.
— Сейчас, мамочка, сейчас!
Люся входит в гостиную, где через кресло переброшено что-то белое, воздушное, сказочное.
Портниха, седая, но юношески юркая, ходить кругом, поправляет складки. Люся не слушает, что говорит мать. Смотрит на себя в зеркало.
Удивляется, что так бледна.
— Фату!
Невеста видит свое отражение — и оно кажется и чужим, и страшным. Когда снимает платье, на глазах — слезы.
— Люся, что с тобой?
Но Люся не слышит. Она уже в саду. Открыла калитку.
Идет в пески…
Молчат пески…
Серое низкое небо нависло над их простором. Над черным лесом встает тяжелая сизая туча.
Будет гроза.
Солнца нет, но парит. Тяжко. Невыносимо.
В эту погоду пробуждается в человеке все дурное. В эту погоду зреют в сердце черные мысли.
Ты, серо-сизая туча, скорее рождала бы ты молнию!..
— Пески, милые, жгучие пески, вы жжете тело так, как жгут его поцелуи! Но он не целовал никогда тела. Только шею. Один раз — грудь…
Здесь, на песках…
Пески, милые пески, целуйте меня всю!
Вы не можете, вам мешает одежда? Прочь ее, прочь!..
Целуйте горячее мое тело, милые, милые пески!
Ниже и ниже сизое небо.
Черная туча, покинувши лес, распростерлась теперь над песками. Сумерки среди дня.
С резким криком пронеслись над песками три серых и страшных вороны.
«Кра-кра», — донеслось сверху.
Но молчат пески и жгут раскаленными поцелуями обнаженное тело прекрасной девушки.
Есть жизнь в песках.
Тяжелой походкой пробирается через пески Чужой. Его одежда в пыли. Позади него — длинная дорога. Его небритое лицо и впалые глаза говорят о бессонных ночах.
Он не голоден. Есть еще хлеб. Но мучит жажда, зной.
Неведом его дальний путь. Неведом самому. Но только подальше — подальше от людей…
Люди и он… между ними — бездна… Чужда ему человеческая жизнь. Людские стремления. Непонятны и дики их законы. Он презирает их.
Есть в жизни один закон — и закону этому повинуется в природе все, начиная от небесных светил, пожирающих друг друга, и кончая ничтожными насекомыми.
Закон сильного — закон зверя.
Человеческое-звериное «я хочу».
Дальше, дальше вперед. Дальше от людей, придумавших для сильных тюрьмы, цепи, железные решетки.
На руках еще не зажили раны от прутьев чугунных, подпиленных твердой рукой. В ушах не замер еще лязг задвигаемых засовов.
Назад — никогда!
Рука судорожно сжимает нож.
Дальше, дальше — все равно, куда…
Поднимается ветер. Гудят пески.
Недовольно гудят, попираемые ногой Чужого.