Страница 14 из 18
Жюльен быстро пробежал записку. Хотел разорвать. Но передумал и сунул в карман.
Ночь молчала. По зале носились, в волнующих звуках вальса, пары. Раздавался женский смех и визг арлекинов.
— Ты ее очень любишь? — тихо-тихо спросила она.
Жюльен не ответил.
— Не думай сейчас о ней… Забудь — на сегодня — и свою к ней любовь, и свое горе… Посмотри на эту толпу. Неужели, думаешь, они так беззаботны, как кажутся? Неужели не осталось у них дома и тоски, и страданий, и ревности? Но это все оставили они дома. А сюда принесли только веселый смех! Здесь — царство смеха, безумия и забвенья!..
— Ты права, — мрачно сказал Жюльен, — безумья и забвенья!..
И, взяв маску под руку, повел ее вниз.
Внизу, в буфете, было душно, шумно, накурено, весело. В сизых облаках табачного дыма мелькали пестрые коломбины, цветы, домино, русалки и цыганки. Растрепавшиеся волосы, обнаженные руки. Ярко искрившиеся блестки костюмов.
Жюльен выпил залпом два бокала и задумался. Легкая ручка легла ему на плечо.
— Не надо думать сегодня! — сказала Ночь.
— Ты не пьешь ничего? — заметил Жюльен. — Иди сюда, ближе, чокнемся и выпьем за наше знакомство! Ты так хорошо осведомлена о моей жизни. А между тем, твой голос мне совершенно незнаком.
— Однако, скоро же забываешь ты тех, кому клялся в вечной любви!
— Я вообще никогда не даю женщинам никаких обещаний. Ну, и давно это было?
— Какое значение имеют для любви года? Не все ли равно, десять дней или десять лет прошло с того момента?
— Очень благодарен тебе за постоянство. Но, при всем желании, вспомнить тебя не могу. И пальчики эти мне совсем незнакомы… Ну, напомни мне что-нибудь о нашей любви.
Жюльен притянул слегка сопротивлявшуюся Ночь к себе.
— Я расскажу тебе о нашей первой встрече. Это было на балу. Как и сейчас, звучала музыка, носились веселые пары. Только это было не зимой, а весною. Последний бал в сезоне.
Бледный рассвет спорил с блеском электричества. Мы сидели близко от окна. Ты говорил, что в глазах моих отражается рассветное небо…
— Бал весною… рассвет… — припоминал Жюльен. — Луиз?.. Нет, Луиз была меньше ростом, и у нее были такие пухлые лапки.
Ночь засмеялась.
— О, нет, я не Луиз!.. Ну, хорошо. Напомню тебе ночь, когда я стала твоей…
Ночь понизила голос до шепота.
— Была гроза. Страшные раскаты грома. Лиловые молнии освещали комнату. Я боялась грозы, но тебя боялась еще больше. Я боялась твоих ласк — и жаждала их…
— Неужели это ты, Ирен?
— Нет, я не Ирен… Неужели ты забыл эти клятвы, эти ласки, эти ночи?..
Было одно утро после бала. На мне было новое платье из зеленого газа. С серебром… Ты никак не мог расстегнуть — и разорвал его… Помнишь, как мы смеялись потом — во всей квартире у тебя мы не могли отыскать булавок…
— Так, значит, ты — Аннет? Нет, у тебя смех — серебристый, а у Аннет был такой резкий…
— Нет, вижу, ты совсем забыл меня!.. У тебя, наверное, было так много романов. Неужели они все так похожи один на другой?
Ну, сознайся, сколько романов было у тебя? Ну, приблизительно! Триста? Пятьсот? Семьсот? Тысяча?
Ночь, прижимаясь к нему, пыталась заглянуть ему в глаза, блестевшие сквозь дырочки красной маски. В огненном костюме Мефистофеля был сегодня Жюльен.
— Нет, вряд ли больше, чем… Впрочем, я ведь списка не составлял…
— И ты так скоро забываешь?
— Я удивляюсь, как я мог забыть тебя. Ты мне очень нравишься…
— Ну, а тебя не интересует число моих любовников?
— Сколько их было у тебя? Ну, не больше ста. Ты еще слишком молода — это чувствуется…
— Меньше, меньше!..
— Пятьдесят? Двадцать пять? Дюжина? Полдюжины? Неужели еще меньше? Это уже совсем неприлично. Три? Два? Неужели только два?
Она снова засмеялась и, обняв его за шею, шепнула на ухо:
— Один… только один… И один этот — ты!
— Сознаюсь, у меня было немало маскарадных интриг, но такой случай со мной впервые. Чужая, совершенно незнакомая мне девушка — невинная девушка — выдает себя за мою бывшую любовницу, позволяет обращаться с ней, как с первой встречной маской. К чему эта комедия, этот обман?
— Люблю тебя! — сказала она.
— Неужели у тебя не было другого способа познакомиться со мной?
— Нет.
— Скажи, — в голосе Жюльена послышалось подозрение, — может быть, и это ты выдумала, про Сюзанну?
— Ты же видел записку!.. Ты знаешь ее почерк… Ну, не вспоминай сейчас ее, не надо!..
— Но скажи, что привело тебя ко мне сегодня? Кто ты?
— Ты узнаешь все.
— Это — мои стихи.
— Я знаю их наизусть. Все… все… Почему ты так давно не писал?
— Скучно… Нету захватывающих тем… Все старо…
— Хочешь, — я дам тебе тему для рассказа или поэмы. Я расскажу просто, как умею. А ты отделаешь и напишешь. Хорошо? Обещай мне, что напишешь!
— Обещаю…
— Как начать? Ну, попробую так, как начинала моя старая бабушка: «Жил-был»…
Ну вот, жил-был один поэт. Он был талантлив, молод, красив. Избалованный женщинами, он рано разочаровался в них. Многие любили его, но ни одна не могла понять его, проникнуть в его душу…
Поэтому он скоро уходил от них. И любил только свои стихи. Потому что это была часть его души… Его красивой, страдающей души, прикрытой от света непроницаемой маской.
Никто не знал, что таилось за ней.
И только одна девушка поняла его душу, отыскала ее между рифмованных строк его творений…
Поняла — и полюбила.
Но он был богат и славен. Она — незаметна и бедна.
Однажды, в короткий миг отдыха между часами тяжелого труда, попалась ей в руки книга того поэта. С тех пор она не хотела читать ничего другого.
Она учила его стихи наизусть. Она напевала их за работой. Она твердила их во сне. Читала вместо молитвы…
Девушка узнала, где жил поэт. Переехала на ту же улицу.
Случай захотел, чтобы от нее были видны окна двух его комнат. И вот она стала проводить у окна каждую свободную минуту своей трудовой жизни.
Иногда, просыпаясь по ночам, она видела у поэта свет. Видела, как сидит он за своим столом.
И тогда знала, что он создает эти чудные, звучные рифмы…
Сначала девушка хотела, чтобы поэт обратил на нее внимание, встречая на улице. Но разве он мог ее понять?
А он должен был понять ее, как поняла его душу она!..
…Как больно было ей, когда она увидела у него первую женщину. Много их приходило к нему потом. Но она знала, что ни одна из этих женщин не любила поэта… Потом стала приходить новая. Одна и та же. Она узнала имя этой дамы. Та была ее заказчицей — девушка была модисткой… Болтливая горничная рассказала ей все: и про дверцу, и про свидания… Девушка знала, что поэт очень любит ту женщину… И страдала глубоко.
Как больно бывало ей, когда счастливая соперница приходила к поэту. Когда она бывала невольной свидетельницей их ласк. Никогда не завешивал окон поэт…
Она бросала работу, зарывалась с головой в подушку, и мечтала. До боли мечтала, что это она — с поэтом, что это ее ласкает он, создает для нее свои слова и строфы.
И, чем ярче становились сны, тем больше верила она своим мечтам, тем чаще мешала с действительностью.
И скоро мечты ее стали жизнью, а жизнь, трудовая и серая, стала казаться нудным и скучным сном…
И когда она узнала, что любимая им женщина безбожно обманывает поэта, — ей стало так его жаль… так обидно за его красивую любовь…
О, что бы дала она за то, лишь бы иметь право прийти к нему, приласкать, сказать:
— Зачем ты ищешь любви там, где ее нет? Зачем разбрасываешь попусту золото своей души и своей мысли? Вот где любовь! Любовь бескорыстная, искренняя, чистая…
И она решила добиться его любви…
Отдать ему все: и душу, давно жившую только им, и чистое, девственное тело…