Страница 25 из 39
И вдруг — поднимается ко мне на мостик белая фигура. Я испугался — скажу откровенно. Пассажирам строго воспрещено входить на мостик, даже в тихую погоду. Даже днем. А тут — такой шторм!
И как поднялась она? Мне казалось, что ее внесли наверх какие-то легкие крылья.
— Мара, сумасшедшая! Ты здесь! Зачем! Мара! Лорелея!
— Я пришла к тебе.
И по тону ее я понял, зачем пришла ко мне Лорелея!
— Я же на вахте. Я не смею оторваться ни на минуту… Ни на миг! Мара, умоляю тебя — уходи! Я скажу матросу, чтобы он проводил тебя вниз.
— Так ты не любишь меня?
— Мара, я ведь на вахте, — в голосе моем прозвучало отчаяние. — Мара, уходи, умоляю тебя!
— Другой раз этого не будет. Пойми: или теперь — или никогда!
Она подошла ко мне. Прижалась ко мне страстно всем своим трепещущим телом. Золотые волосы ее упали мне на плечо. Одна прядь обвилась вокруг моей руки. Ее уста искали моих губ.
Шум бури, грохот, гром…
В такую погоду является настроение: „Пропадать, так с музыкой! Черт побери все!“
А тут еще эти полубезумные ласки. Ведь, в конце концов, — живешь только раз! Шторм… И еще какой… Доживешь ли еще до следующего дня!
А она, в каком-то вакхическом самозабвении, шептала:
— Коля… я же люблю тебя… я хочу быть твоей!
В сердце вонзились мне эти слова. Какой-то голос внутри меня шептал, заглушая все доводы рассудка:
„Не медли же! Бери свое счастье!“
Но был и другой голос — и он так же властно говорил:
„Вспомни, где ты! Вспомни, что на ответственности твоей — триста человеческих жизней! Ты — моряк! Не забывай свой долг!“
И шла дикая борьба между голосом долга и страсти… И голос долга становился все тише… тише…
На горизонте мигал красный огонек маяка. В моем отуманенном мозгу мелькнула на секунду мысль, как будто бы маяк, который должен открыться около двух часов, не совсем с той стороны. Но потом эта минутная мысль потонула в порыве страсти. Ах, до маяка ли тут! Я схватил Мару и увлек в каюту, где карты. Выключил свет…
Громадным зигзагом блеснула молния. Все море осветилось на миг лиловым блеском. Осветилось, чтобы снова потонуть во мраке… Удар грома смешался с хохотом бури…
Но в этот единый миг я увидел — увидел то, чего не забуду никогда! Увидел горевшие каким-то злым, сатанинским блеском глаза моей Мары! В лиловом сиянии мелькнула мне Лорелея… Злая русалка морской глубины… Сирена с золотыми волосами!
Как безумный, оттолкнул от себя я женщину, отдававшуюся мне с какой-то нездешней страстью… Выскочил из каюты… бросился к рулевому…
Я не ошибся, что маяк показался мне не с той стороны! Проклятый штурвальный сильно сдал с курса. Я оттолкнул его и сам встал на штурвал.
Молния, молния, спасибо тебе! Спасительница молния!
Сменившись с вахты, я хотел посмотреть, что с Марой. Я не заметил совершенно, как ушла она с мостика. Я тихонько постучал к ней в каюту. Ответа не было.
„Спит“, — с облегчением подумал я. Говорить сейчас с Марой было бы мне тяжело. Я пошел к себе и завалился на койку.
— Спать, спать!
Никогда не спал я так долго. Проснулся только за десять минут до вахты. Стоя на мостике, я все время посматривал, не покажется ли Мара. Но ее не было.
Ветер начал стихать. Из своих кают начали выползать бледные, зеленолицые пассажиры. Выглянуло солнышко. Некоторые стали прогуливаться по палубе. Оживились. От Лондона отделяли нас какие-нибудь двенадцать часов.
Если бы знали они, какой опасности подвергались ночью… Ведь пройди „Владимир“ еще хоть полмили тем курсом, на который сбился рулевой — не осталось бы, может быть, ни одного пассажира. Мы шли прямехонько на рифы!
Но где же Мара?
Я долго стучался к ней, сменившись с вахты и, наконец, решился на крайнее средство. Вспомнил, что у меня есть запасные ключи от всех кают — я же ведал распределением пассажиров — и решил попробовать. Один подошел…
Мары в каюте не было.
Томимый тяжелым предчувствием, я стал искать ее всюду. Ее не было нигде…
Сомнений не оставалось…
Я должен был заявить, что видел ее вчера ночью на палубе. Но я не смел сказать „на мостике“. Я не должен был допускать туда пассажирку даже днем.
Капитан сам произвел расследование. Один из стюардов подтвердил, что видел ее „ночью большого шторма“.
— Во втором часу я вышел из салона, где ужинали сменившиеся в 12 часов с вахты второй штурман и помощник машиниста. Я задержался там немного, убирая.
Мы все едва сдержали улыбку: знали отлично, что значило его „задержался“. Всем было известно: если кто забудет в салоне хоть полстакана недопитого пива, про водку уж и говорить не приходится…
— Задержался в салоне… Ухожу и вижу, как открывает дверь каюты № 14 эта дама с золотыми волосами… красавица… Она вышла в коридор… я часто видал, что она выходит на палубу ночью, на рассвете… Она же не боялась качки… никогда не страдала морской болезнью… ходила, как настоящий моряк. Она остановилась в дверях. Вышла ли она на палубу? Не знаю, я ушел к себе…
Несчастный случай был занесен в судовой журнал на моей вахте…
Два месяца протекло с той роковой ночи.
Я снова открыл свой дневник и перечитал его. Сегодня я оставлю „Владимир“. Мне тяжело оставаться на нем… Буду искать другого места. Домой еще не поеду, как ни зовет отец… Дневник я передам Сереже… Хочу, чтоб он попал когда-нибудь в руки Олечки. Не теперь. Сейчас ей не понять моих переживаний… Прочтет его, как занимательный рассказ… Может быть, поплачет…
Я написал ей давно. Общими фразами. Конечно, не упоминая ни словом о той, „другой“.
Я никогда не любил Олечку… Это было только увлечение. Весеннее увлечение. Светлое, как сама весна… Милая, светлая Олечка… Не сердись… тебе еще встретится в жизни тот, кто сумеет тебя понять и оценить… Ты найдешь свое счастье. И, когда ты полюбишь, как следует, как взрослый и вдумчивый человек — тогда ты поймешь меня.
Прости меня, Олечка! Я не любил тебя…
Я любил только одну женщину.
С золотыми волосами. С черною бездной души.
Губительную Лорелею…
Я иногда вижу ее во сне.
Придет ко мне, сядет рядом, смотрит на меня своим манящим взглядом.
И, кажется мне, шепчет:
— Ты — мой и не уйдешь от меня никуда!
И тогда я знаю, что наутро будет шторм…
Лорелея…
Загадочен ее туманный взгляд. Но нет в нем ненависти. Нет в нем того сатанинского злорадства, что видел я в нем, когда блеснула молния… Он таинственный и бездонный…
— Ты простила мне свою смерть, Лорелея?
Смерть! Разве она умерла? Разве была смертным существом Лорелея?
Из глубин моря вышла она, чтобы манить и увлекать суда к гибели…
Когда я буду читать о гибели судов со многими жертвами — я буду видеть на палубе обреченного судна ее. Такую, как в ту ночь…
Молния спасла наш пароход… Спасибо тебе, молния…
Перед бурей является мне всегда она. Роковая, губительная. Соблазнительная и манящая… Увлекающая к гибели… В бурю слышу я ее хохот в снастях.
Лорелея… Лорелея…»
Лондон, 5 марта. Во время последнего шторма у берегов Германии, в тумане, произошла большая катастрофа. Английский пароход «Ориент» столкнулся с германским «Лорелей» по вине последнего, не дававшего туманных сигналов. «Ориент», получивший пробоину, немедленно пошел ко дну. Так как «Ориент» потерял во время шторма одну из шлюпок, а «Лорелей», маленькое судно, не имело достаточного количества спасательных средств, спасти удалось немногих. Точное количество погибших пассажиров не выяснено, так как судовой журнал погиб. Полагают, что их было около 100 человек. Из команды погибли трое матросов и капитан Николай Савельев. Капитан «Лорелей» будет отдан под суд.
Эта короткая телеграмма бросила меня в целый омут воспоминаний.
Бедный Колька… Он был совсем недавно назначен капитаном «Ориента». Это я знал из его последнего письма…