Сабля Волынского

Работа над картиной превращалась в целый спектакль с участием всего юного поколения дома Волынских. Прежде всего, Родионова требовалось вырядить польским паном, поскольку, как известно, Дмитрий Волынский был выходцем из польско-литовских земель. Из обширного гардероба отца сестры Волынские составили полный костюм польского пана, привезенный Артемием Петровичем из его путешествий, вместе с другими иноземными одеяниями. Прапорщик надел лазоревые шелковые шаровары, желтые сапожки из мягкой кожи с высокими каблуками и загнутыми носами, узкий парчовый кафтан или халат с частыми перламутровыми пуговицами и, поверх него, еще один просторный длинный кафтан с рукавами до колен, посередине прорезанными так, чтобы в них можно было вставлять руки, называемый, кажется, кунтуш.

Поверх халата, под кунтуш, Родионов надел кирасу вороненой стали, ту самую, что входила в полный комплект польского вооружения. Слева навесил кривую саблю с позолоченным эфесом. В руку взял осыпанный бриллиантами пернач, который более всего поразил его в коллекции патрона. На голову же водрузил соболью шапку с целым фонтаном перьев посередине.

На вечере Анна Волынская была прекрасна с высокой напудренной прической, в европейском платье с приоткрытой грудью, обнаженными руками и треном, придающим ей сходство с французской королевой. Но, когда она, в русском костюме, взошла на «педестал», сооруженный в центре зала для позирования, у Родионова дух захватило, он покачнулся и чуть не загремел вниз со всеми своими кирасами, саблями и перначами.

Артемий Волынский был рожден и воспитан в московской боярской семье, и его европейство напоминало пышный парик, под которым спрятаны настоящие, гораздо более красивые кудри. В сундуках его старших родственниц еще хранились старинные русские платья и украшения, которые, если взглянуть на них современным взглядом, были гораздо интереснее тех европейских туалетов, которые носили его дочери. Сделаны они были с не меньшим изяществом и вкусом, да к тому же все сверкали каменьями и золотом. А главное, национальная одежда вырабатывается веками, по вкусам, характерам и занятиям тех людей, которые ее носят, и по климату, в котором они живут. Люди, сменившие стандартную европейскую одежде на свое народное платье, вдруг меняются у нас на глазах, как бы превращаясь в себя самих, и, как правило, становятся красивее.

Польский пан и русская княжна были восхитительны. И, разумеется, дети Волынского, не пропускающие ни одного сеанса, сразу стали дразнить их женихом и невестой. Анна сердилась на эти глупые шутки, Родионову они были приятны.

В доме Волынского жили четверо детей (не считая таких бастардов, как лакей Немчинов и семилетний Андрюшка, появившийся на свет уже после смерти жены Артемия Петровича). Прекрасной, неземной Анне исполнилось шестнадцать, бойкой, румяной Марии – четырнадцать, а сыну Пете, слабому, скромному, доброму мальчику, пошедшему, наверное, в мать, шел двенадцатый год. В зал для живописи также приходила маленькая Елена, которую называли сестрой, так что Родионов лишь позднее узнал, что она – дочь какого-то покойного моряка, родственника Волынского.

Надо ли говорить, что уже к концу первого сеанса впечатлительный Родионов был влюблен во всех трех сестер Волынских: строгую Анну, веселую Марию и наивную Елену, но в каждую по-особенному, так что все они вместе составляли некую триаду женского идеала. А Петя, влюбленный в этого высокого кавалериста с палашом и шпорами, как часто влюбляются мальчики в красивого старшего товарища, так и льнул к Родионову и все заводил с ним философические беседы.

Даже семинарист Теплов, называемый на иностранный лад «студентом», который по тогдашним понятиям представлял собою что-то вроде особого рода лакея, кстати приходился в этой чудесной компании. Он был здесь старше всех и своею рассудительностью уравновешивал проказы барских детей. К тому же, он был весьма образован и, как ходячая энциклопедия, мгновенно и безошибочно разрешал любые споры, возникающие среди любознательной молодежи.

Словом, этот сын истопника уже тогда обладал теми качествами, которые спустя много лет сделают из него одного из первых вельмож страны, статс-секретаря императрицы Екатерины II, тщательно скрывающего свои юношеские занятия живописью в доме Волынского.

Оставалась еще одна деталь, обязательная по эскизу Еропкина: Боброк Волынский непременно должен был носить лихо закрученные польские усики, а у юного прапорщика они, увы, пока отсутствовали. Начались дебаты. Анна предложила отправить человека к немецкому волосочесу Мейеру, который умеет делать парики любых фасонов, а следовательно, сможет соорудить и накладные усы. Рассудительный Теплов резонно возражал, что он мог бы покамест заняться нижней частью Боброка, на которую уйдет не один сеанс. Петя Волынский предлагал нарисовать голову усатого слуги Василия и приставить ее к туловищу господина прапорщика. Родионову отчего-то была неприятна перспектива любоваться своим туловищем с чужой головой.

Наконец, Мария схватила с мольберта палочку угля, запрыгнула на подиум и мигом намалевала под носом Родионова замечательные яркие усики, которые в нескольких шагах невозможно было отличить от настоящих. Сеанс начался.

Задачей детей во время сеансов было развлекать моделей светскими разговорами, чтобы им не скучно было терпеть по часу в одной неподвижной позе. На деле же они сами развлекались тем, что смешили «жениха и невесту», нарушая их торжественный образ. Учтивый Теплов делал им вежливое замечание, дети переходили на серьезные темы, а затем снова заводили ключевую тему «жениха и невесты» и хихикали.

– Господин студент, отчего все сучья дерева переходят одно в другое, но два нижних слева никуда не ведут? – интересовался Петя.

– Эти два кружка предназначены для побочной ветви Волынских, пошедшей       от другой его жены, – отвечал Теплов, оттягивая пальцем уголок правого глаза для наведения лучшего фокуса.

– Разве у Боброка Волынского была другая жена? – ахнула Мария, не ожидавшая от предка такой вольности.

– Согласно летописям, он явился на службу в Московию в сопровождении двух сынов – Давыда и Бориса. Следовательно, он имел и жену, от коей родились два этих сына, их я и занесу в боковые кружки.

– Должно быть, он был вдовец, как дядюшка, – опечалилась добрая Елена.

– А может, она оказалась дурной женщиной, как мачеха нашего батюшки, и он отдал ее в монастырь, – мстительно возразила Мария, уже достаточно взрослая для того, чтобы познакомиться со скелетами в семейном шкафу.

– История об этом умалчивает, – ответил Теплов, уходя от этой скользкой темы. – Мы только знаем, что от брака с великой княжной у Дмитрия Михайловича было еще потомство, от коего, уповательно, пошел ваш род. Вы же, таким образом, есть потомки не только князей Волынских, но и великих князей Московских.

– Родственники царям? – догадался Петя.

– Не говори глупостей, Петя, мы и так родственники царям по матушке, – не утерпела Анна из своего средневековья. – Наша матушка – двоюродная сестра царя Петра Алексеевича.

– Это я знаю! – отмахнулся Петя. – А лучше расскажите о сражениях, господин Теплов. Какие еще сражения выигрывал наш прадедушка, помимо Куликовской битвы.

– Вам недостаточно? Извольте. Он во главе московской рати захватил город Булгар.

– У турок? – удивился мальчик, из уроков географии почерпнувший, что Болгарией называется православная провинция турецкой империи на Балканах.

– Тогда еще был другой Булгар, великий татарский город на Волге, близ нынешней Казани, – отвечал студент.

– Должно быть, трудно было его покорить? – с надеждой на самые непреодолимые трудности спросил Петя, подходя к мольберту и разглядывая невероятно интересные инструменты художника: кисти, краски, баночки, угольки и какие-то лопаточки.

Теплов мягко улыбнулся этой наивности.

– Булгар был первоклассной крепостью того времени, – отвечал он. – Да, к тому же, волжские булгары, одними из первых в свете, применили супротив русских артиллерию.