Страница 14 из 21
– Теперь, когда злейший враг республики схвачен и понесёт наказание за свои злодейства, я хочу возблагодарить тех, кто помог мне в этом. Это мои верные друзья. Это наш префект. И это вы, граждане Рима, которые не теряют бдительности и служат отечеству по зову своего сердца…
Радостный гуд прокатился по таверне.
– …но, прежде всего, я хочу поблагодарить… вот этого человека, – я повернулся к набатейцу. – Я благодарен почтенному Ахабу за его помощь. Находясь бок о бок со злодеем, он подвергал себя опасности не меньше, чем кто-то из нас. Сказав это, я хочу отдать дань его скромности, ибо не каждый наделённый столь высокой миссией помогать тайной службе, справится с искушением не рассказать о ней другим. Если бы мне не он, мне никогда бы не удалось распознать врага.
И опять одобрительный гул прокатился по таверне.
– Ахаб, сын Хатеша, – обратился я к нему, – я хочу тебе сказать нечто важное. Префект спрашивал меня о тебе. Сомнения тревожили меня, но теперь я знаю, что не ошибся. За помощь оказанную правосудию, я рекомендую ему сделать тебя главой Коллегии Восточных Торговцев.
Ахаб был падок на лесть, даже если она была плодом несуществующих дел. Всё это время, по мере того как я говорил, его лицо преображалось. Вначале в его глазах было видно сомнение, затем надежда, затем заблестел хитрый огонь, а под конец моих слов он горделиво поднял подбородок и, покачивая головой, смотрел с прищуром на своих гостей, которые ещё до этого думали о нём лишь как о Мидасе, а теперь смотрели как на Одиссея обманувшего Полифема.
– …когда же мы удалились для обсуждения обстоятельств тайны, связавшей нашу работу, – продолжил я, – почтенный Ахаб поведал мне одно своё желание, которое меня несказанно удивило. Будучи скромным по своей натуре, он никогда бы сам не сказал об этом. Я прошу его позволить мне раскрыть согражданам то, что он сказал мне, ибо это действительно важно, – добавил я, сделав вид, что мне, тайному римскому советнику, и впрямь нужно его соизволения.
Я вопросительно посмотрел на него под одобрительные возгласы.
Набатеец, бросив короткий настороженный взгляд, бегая глазами и не понимая что же я замыслил, закивал мне в ответ.
– Ахаб сказал мне следующее: "я был скромным чужестранцем когда приехал сюда, но Рим стал моим домом. Боги Рима стали моими богами, а люди Рима – моими согражданами. Сегодня священный день Сатурналий, когда все мы делаемся равны перед божественным роком. День равновесия в природе и в людских сердцах. Этот день не должен быть омрачён тяжбами и скорбью. В этот самый день я хочу принести жертву. Моя жертва будет такова, что я облегчу бремя этого славного солдата о делах которого я не ведал. Я уменьшу ему долг вдвое и продлю ещё на год. "
Таверна взорвалась восторженными криками…
Я опять посмотрел на него.
– Да-да… именно так я и сказал, – поддакнул набатеец.
Марк Деций поднял голову, не веря тому, что он только что услышал.
– Речь, достойная римлянина! – послышалась реплика из толпы.
– Милосердный Ахаб! – воскликнул один из его дружков.
– Благочестивый Ахаб! – поддакнул другой, зевая, разбуженный возгласом первого.
Люди подходили и похлопывали его по спине.
– Уж кто-кто, а я-то давно знал, что этот меняла не так прост, – гнусаво изрёк пожилой римлянин, прищурясь и потрясая перстом. – За маской простачка прятался мудрый лис. Клянусь Диоскурами, такие люди нужны нам!
Послышались рукоплескания. Ахаба распирала гордость.
– Конечно же, друзья мои… всё правда, я такой и есть… но не стоит благодарности… – бормотал он, рассеянно раскланивался с правдоподобной скромностью. Он мгновенно перевоплотился и теперь был подобен греческому актёру, чей образ по воле Мельпомены вдруг стал им самим – муза подменила его прежнее естество и отчасти повредила его разум. И даже ревнивая супруга смотрела теперь на Ахаба с восхищением и готова была простить ему всё, ибо после моего рассказа в её подведённых сурьмой глазах стал проглядывать огонёк гордости за неверного мужа и желание хоть быть как-то сопричастной к римской истории.
Я сделал знак успокоиться.
Толпа замолчала. Я повернулся к солдату.
– Марк Деций, – сказал я. – За твои деяния на поле брани и в мирное время я буду ходатайствовать перед префектурой о справедливости. Тебе предоставят на выбор земельный надел за городом, либо жилье в Риме с правой отсрочки ренты на полгода. И да благословят тебя боги.
Оглушительные крики восторга сотрясли заведение Ахаба. В воздух полетели венки, маски и ленты. Марк Деций закрыл лицо руками. Софрония плакала навзрыд.
Так это закончилось. Так комедия стала трагедией, а трагедия – фарсом со счастливым концом. Все изменилось за короткий период времени как погода в Лигурии в мартовские календы, когда свозь хмурое небо вдруг быстро пробивает яркое солнце. Таков Рим – амальгама страстей, постоянная череда обстоятельств и превращение одного в свою противоположность, а затем наоборот.
Никто не узнает о них, ибо историки напишут лишь о великих. Жизнь простых горожан растворится во времени как капля в море; их истории сольются и смешаются, сделавшись океаном Памяти – туманным как Стикс и мутным как воды Тибра.
На этом история в таверне закончилась.
Но это ещё не конец всей истории.
***
Я вышел из заведения набатейца с чувством исполненного долга.
Моя речь и последующее разоблачение произвели сильное впечатление. Одна моя речь была вымыслом, а другая правдой. Мне удалось соединить обе воедино, как члены в теле химеры так, что никто не знал, где кончалось одно и начиналось другое и так, что ни у кого не возникло ни малейшего недоверия к моим словам.
… впрочем, были и те, кто догадывался что к чему. Они остановили меня недалеко от таверны.
Это был Марк Деций с женой и детьми.
– Назови своё имя, друг, – сказал он. – Назови своё имя, чтобы я знал для кого мне сделать жертву Юпитеру.
Я молчал. Мы смотрели друг на друга.
– Ты храбрый солдат, Марк Деций, – произнес я. – А Валерий Марцелл был великим командиром.
– Назови своё имя, достойный человек, – сказала его жена. – Если в моем чреве снова зародится жизнь и это будет мальчик, мы хотим, чтобы он носил твоё имя.
Я коснулся её щеки. Она схватила мою ладонь и прижала сильнее.
– Ты славная, Софрония.
Я убрал руку, развернулся и пошёл прочь.
Они стояли и смотрели мне вслед.
Сделав шагов пятнадцать, я остановился и повернулся:
– Меня зовут Луций.
***
Я направлялся на Палатин, где начиналось основное торжество.
Когда я миновал святилище Кастора и Поллукса, то недалеко от переулка, ведущего на Викус Селена, я почувствовал, как сзади чья-то рука ухватила меня за правое плечо. Я замер. Моя левая рука потянулась под плащ, где на поясе висел кривой пергамский нож; его ковка способна крошить камень и пробивать металл. Моим учителем был перс Фарназ, он обучил меня искусству ножевого боя, которое выручало меня не раз, когда жизнь висела на волоске.
Я выхватил нож и резко развернулся, направив остриё к горлу того, кто меня остановил…
Я узнал его. Это был тот человек, который сверлил мне спину взглядом в таверне Ахаба. Он был худ и выше меня на полголовы. Он широко расставил руки, показывая, что невооружен и настроен дружелюбно. У него был вполне беззаботный вид.
– Луций Капитул? – произнёс он и широко улыбнулся.
Я убрал нож и вопросительно посмотрел на него.
– Кто ты такой?
– Меня зовут Гай Албин Феликс, – представился он.