Страница 11 из 28
– Ныне Завойко адмирал, герой Камчатки, нанесший за всю войну единственное поражение флоту союзников.
Английский адмирал Прайс после первого штурма, видя сильный отпор и недостаточность своих средств, ожидая поражения, взял ответственность на себя и застрелился, давая возможность своей эскадре отменить штурм и уйти. Так Василию Степановичу этого мало. Он всюду пишет и уверяет, что адмирал Прайс не застрелился, а что это подлый обман, а на самом деле он убит выстрелом русского орудия, которое наводили его герои, камчатские артиллеристы, следуя указаниям самого Завойко, отстранившего в разгар боя нерасторопного офицера.
«Такие противоречия! – полагал в досаде Врангель. – Герой войны, герой труда, а иногда как кляузник и ябеда. Вдруг ему покажется, что все у него крадут славу. Мало ему своих уличать, взялся за англичан, что и они обманывают его, не могут не солгать, как наши чиновники. Достоинства и подвиги Завойко замалчивают, желая из мести за свое поражение подложить ему свинью. Я сам не любитель англичан, но что же их винить в грехе, им несвойственном. У них гибель на палубе в бою считается геройством и не скрывается, и об этом пишут, и за это оказывают почести, память таких моряков сохраняют и приучают уважать. Кому бы вздумалось скрыть гибель Нельсона на палубе в бою и объявить, что на самом деле он покончил жизнь самоубийством, только чтобы награду не дали попавшему в него французскому стрелку. Завойко долго думал и додумался, что если все ему пакостят, то англичане не отстают. Да, теперь он возвращается в Петербург с Амура. Юленька прекрасная жена и мать, образованная светская женщина. Милая Юля, племянница моя. Едут, и с ними девять детей. Юля их прекрасно воспитывает, сама им преподает. Дети владеют языками, прекрасно рисуют, учатся отлично. А вот когда у них разлад между супругами, Василий Степанович начинает рубить сплеча и бьет, как обухом по голове, и льются в его письмах потоки ошибок и нелепостей».
Немного еще посидели, пошутили и расстались. Дело не решили, казалось бы. Но ясно, что Врангель все исполнит.
В огромном кабинете с картинами, картами и знаменами Фердинанд Петрович, проводив Мишеля, некоторое время постоял молча. Вынул серебряную луковицу часов. Дома пусто. Елизаветы Васильевны больше нет. Рысаки скоро будут поданы.
Адъютант принес позднюю почту. Письмо от архиепископа Иннокентия из Якутска. Почта оттуда ходит редко.
Аляска, северное побережье Сибири, остров Кадьяк, Якутск останутся для Фердинанда Петровича навсегда краями молодости. Там он, бывало, не только делал описи, сам каюрил, сам охотился. Там он сдружился с молодым миссионером, ныне почтенным архиепископом.
«Лето был в Аяне и с неприятелями нашими десять дней жили по-приятельски. Впрочем, нельзя не отдать им справедливости за то, что они с Аяном поступили благородно».
Есть отрада в письмах Иннокентия, напоминания о славных временах, когда Фердинанд Врангель был главноуправляющим колоний в Русской Америке.
…Потому и неприятели поступили благородно и ничего не разграбили, что там оказался архиепископ. У них и у самих миссионеры в большой силе. А Иннокентий славен повсюду.
«В числе писем из Америки я нынче получил письмо от Касьяна с острова Павла… Если вы изволите помнить место Горбач, где… могли жить 20–30 холостяков[4], в прошедшем 1854 жили одних годовалых холостяков более 2000, что же сказать о прочих главных лежбищах! Касьян и все павловцы восписуют страшную благодарность за это, а кому же? Мне… Нет! Если уж следует кому-нибудь из людей благодарить за это, то Вашему Высокопревосходительству – сильно и убедительно представившему о запуске китов для размножения там, где люди гибли и откуда они собирались уходить.
Благодарность Главному Правлению – и Ему, послушавшему Вас… весьма приятно такое известие. Теперь надобно Компании искать только сбыт китов».
Врангель помнил Касьяна. Слава богу, он жив и здоров. И, видно, крепок, ходит на опасную морскую охоту. Врангель помнил остров Павла, как вели отлов зверей, завозили туда китенков, чтобы не вымерло население, как бывало там, где распоряжалось чиновничество.
Иннокентий скромничает, приятно утешает Врангеля в его петербургской жизни, а дело начато не мной, а им самим. Он с жителями острова Павла задумал все это, может быть, по их мольбе. Но сами они ничего исполнить не могли бы. Иннокентий обратился в Главное Правление. Там начались разногласия. Тогда Врангель решил все сам. Не шутка – послать корабли на отлов китят, перевезти их, выпустить. Нашлись суда и люди. Павловцы сами пошли в экспедицию. Без Врангеля и кораблей Компании им и миссионеру невозможно было обойтись.
В детстве спрашивали: «Кем же ты будешь, Фердичка?» Мальчик отвечал: «Я пойду в дальний мир с луками и стрелами».
А теперь Врангель начальник Главного морского штаба.
По секрету Иннокентий сообщал: «В полученном мной из Лондона письме пишут между прочим: “Лондонские раскольники желали бы, чтобы новые наши земли на востоке засеяны были чистым еретизмом. По крайней мере американские журналы не раз замечали это”. Просит письмо сжечь, если найду нужным, а если понадобится, то оставить и показать любому…» Видно, не хочет писать доноса, не желает обнаруживать интереса к делам политическим, как лицо духовное, а оставаться в стороне не может. Что и доказал не раз.
Но что значит еретизм? Религиозный? Политический? Или это еще один упрек за шведов и финнов, присылаемых на службу на Аляску, исповедующих лютеранскую веру? Кто же эти раскольники? Политические ли преступники, жившие в Англии во время войны? А переписка между нашими православными священниками происходит беспрепятственно по всему миру.
…Письмо из морского министерства Франции. Пишет французский адмирал, ученый, путешественник, хороший знакомый Фердинанда Петровича. «Мой дорогой друг… В Россию в скором времени предполагает отправиться директор частного депо морских карт… Морское министерство Франции просит… Возможно ли будет оказать содействие… Мы надеемся…»
Да, конечно… Врангель поднялся. За эти годы и мы и они делали открытия, производили описи; многие карты устарели…
Мир начинает оживать. Еще пленные наши от них не все вернулись, а они уж обращаются с просьбой открыть им наши депо карт, показать, какие новые открытия нами совершены. Врангель не хотел бы спешить с ответом. Но и отказать нельзя…
Глава 4. Возвращение
…увлекать с трибуны, учить с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребенка.
Долгим солнечным вечером инженер Николай Михайлович Сибирцев выслушивал рассказы и расспрашивал товарищей своего сына, офицеров японской экспедиции, явившихся к нему на дом при заводе под Петербургом. Сибирцев-старший крепко сшит, с гостями весел и общителен, как ровесник.
Приняв при встрече сыновье письмо, Николай Михайлович, быстро пробежав его и миг подумав, передал супруге, и она поняла мужа без слов. Кратко писал Алеша, прежде приходили письма подробней. Видно, спешит домой, надеется на скорую встречу, трогательно и жалко мальчика. Товарищи видели его в Лондоне, он не совсем оправился от недугов, после холеры еще чем-то болел, последствия дают себя знать. Из госпиталя выписан. Живет в пансионе. Но что же он задерживается? Спрашивается, на какие деньги. Ах, боже мой!
Лейтенант Александр Сергеевич Мусин-Пушкин, служивший на «Диане» старшим офицером, не состригший с переменой царствования на своих розовых тугих щеках николаевские бакенбарды, заметил про Алексея Николаевича, что, говоря по-английски, он всюду принимаем в Лондоне любезно.
Барон Николай Александрович Шиллинг благородно смолчал, зная, что сам говорит по-английски совершенней, чище и правильней Сибирцева. Алексей Николаевич ошибки делает в произношении и грамматике. Шиллинг был лучшим после Гошкевича переводчиком из всех офицеров экспедиции и посольства, если не считать самого адмирала Путятина, много лет служившего до войны морским представителем России в Лондоне.
4
Холостяки – самцы.