Страница 8 из 9
А вот обычные уроки вела молодая женщина, высокоподготовленная, в меру строгая, но в то же время чуткая и внимательная. Одна беда. Была она некрасива – лицо вытянутое, даже чем-то напоминающее лошадиное. Ну и называли её, иной раз между собой суворовцы, особенно нахватавшие двоек по немецкому языку, genosse Pferd, то есть товарищ лошадь.
Почему товарищ лошадь?
Дело в том, что существовали строгие правила начала занятий. Когда учитель входил в класс, заместитель командира взвода командовал:
– Встать! Смирно!
И докладывал:
– Товарищ преподаватель, четвёртый взвод четвёртой роты к проведению урока готов. Отсутствуют…
Ну и называл своё воинское звание – суворовец, вице-сержант или старший вице-сержант. В некоторых ротах докладывали преподавателям суворовцы, дежурные по классу.
Учитель говорил:
– Здравствуйте, товарищи суворовцы!
– Здравия желаем, товарищ преподаватель! – стройным хором отвечал взвод.
На уроках немецкого всё это произносилось по-немецки. Всё, в том числе и доклад, произносилось именно на иностранном языке.
В один из дней вскоре после осенних каникул учительница немецкого языка вошла в класс, выслушала доклад дежурного и поздоровалась, как всегда:
– Guten tag, genosse Suworow-Schule!
Так именовались суворовцы на немецком языке. Ну а само суворовское военное училище – Suworow-Militärschule.
И вот учительница произнесла приветствие, на которое должен был последовать ответ:
– Gutentag, genosse Lerelin!
Так отвечали всегда, так отвечали с самых первых уроков немецкого языка. Отвечали привычно, отвечали стройно.
И вдруг… На этот раз учительница услышала в ответ:
– Gutentag, genosse Pferd!
То есть добрый день, товарищ лошадь.
Минуту длилось замешательство. И вдруг учительница разрыдалась и бросилась прочь из класса.
Её проводила мёртвая тишина. Никто не хохотнул, никто не отпустил шуточек. Все так и стояли по команде: «Aufstehen! Stillgestanden!», то есть «Встать! Смирно!», которую подал дежурный перед докладом.
Никаких реплик, никаких обсуждений происшедшего. Урок был сорван.
Пришлось немало постараться, чтобы загладить вину, хотя, конечно, обида была нанесена несмываемая.
А уж как только нас не стыдили командиры! И самое главное острие упрёков касалось того, что мы оскорбили женщину! Женщину, добросовестно работавшую, учившую нас и неплохо учившую. Это особенно возмутило и командира роты подполковника Семенкова, и офицера-воспитателя майора Соколова. Фронтовики, прошедшие горнила войны, имевшие боевые награды, они едва сдерживали гнев и, как мне кажется, просто не понимали нас. В училище закладывалось то, что необходимо каждому мужчине, – ведь недаром говорят, что культура мужчины определяется во многом его отношением к женщине.
В армии всегда отношение к женщине более трепетно, нежели на гражданке. Видимо, потому, что основная масса офицеров – это выпускники военных училищ, а в военных училищах мужские коллективы. Это у студентов, привыкших ещё в школе учиться вместе с девчонками и прошедших институты в обществе женском, притупляются чувства уважения – причём бывает, что в том повинны и сами представительницы прекрасного пола, – а тем более чувства трепетного восхищения, которые обостряются у тех юношей, которые лишены общения с девушками и видят их на протяжении долгих курсантских лет лишь в увольнениях и в каникулярных отпусках.
Для того чтобы понять и самого Куприна, и его произведения, не ошибиться в оценке того, что он хотел сказать в том или ином рассказе, в той или иной повести, в своих коротких, но ёмких романах, необходимо познакомиться с тем, в какой обстановке он рос и в каких условиях воспитывался. Детство имеет колоссальное значение для каждого человека. Я не случайно привел в начале книги цитату из воспоминаний Ивана Сергеевича Соколова-Микитова о том, какое важное влияние имеет «слово, которое мы слышим от наших матерей», как воздействует на сознание родной край, в котором вырос будущий защитник родины.
Александр Иванович Куприн очень ярко и пронзительно показал таковые чувства, подарив их своим героям – кадету Буланину и юнкеру Александрову.
Первое, что ощущали кадеты, оказываясь в положении оторванности от мира, в положении запертых в ограниченном пространстве, было тоской по дому, тоской по матери, материнским ласкам, нежностям. И первое чувство – любовь к матери, из которого произрастала любовь к Родине. Эти чувства воспитывали и укрепляли воспитатели, хотя, конечно, в период существования военных гимназий и преподавательский состав и состав воспитателей оставлял желать лучшего.
Будущих офицеров должны воспитывать офицеры. Не случайно при создании суворовских военных училищ в 1943 году были установлены высокие должностные категории для офицерского состава.
Начальник училища – генерал-майор, заместители – начальник политотдела, начальник учебного отдела – полковники, командиры рот – подполковники, а командиры взводов – они именовались офицерами-воспитателями – майоры. Для сравнения. В войсках генерал-майор – это командир дивизии, в которой свыше десяти тысяч человек, в то время как в суворовских училищах первых наборов – несколько сотен. Подполковник в войсках – командир батальона, а майор – начальник штаба батальона.
В военных гимназиях того времени, когда Куприн начинал свою учёбу, воспитательной работой и дисциплиной занимались мало, ограничивая эти занятия наказаниями, зачастую суровыми. С воспитанниками занимались люди, пороху не нюхавшие, процветали порядки, которые ныне имеют определённое название – дедовщина.
Куприн подробно описал в Кадетах такие вот порядки.
«…собственный мир торжествовал над формалистикой педагогического совета, и какой-нибудь Грузов с его устрашающим давлением на малышей, сам того не зная, становился поперёк всей стройной воспитательной системы.
Каждый второклассник имел над собственностью каждого малыша огромные права».
Словом, как было в войсках времён перестройки и развала, когда служба продолжалась два года.
Это вот «торжество» заключалось в следующем:
«Если новичок не хотел добровольно отдавать гостинцы, старичок безнаказанно вырывал их у него из рук или выворачивал наизнанку карманы его панталон. Большинства вещей новичка, по своеобразному нравственному кодексу гимназии, старичок не смел касаться, но коллекционные марки, перышки и пуговицы, как предметы отчасти спортивного характера, могли быть отбираемы наравне с гостинцами. На казенную пищу также нельзя было насильственно покушаться: она служила только предметом мены или уплаты долга».
То есть какой-то определённый «кодекс» существовал, старшие старались не перегибать палку, поскольку более широкие притеснения уже не могли быть незамеченными и стоило ждать суровой реакции командования.
Куприн рассказал:
«Вообще сильному у слабого отнять можно было очень многое – почти всё, но зато весь возраст зорко и ревниво следил за каждой “пропажей”. Воровство было единственным преступлением, которое доводилось до сведения начальства (не говоря уже о самосуде, производимом над виновными), и, к чести гимназии, надо сказать, что воров в ней совершенно не было. Если же кто и грешил нечаянно, то потом уже закаивался на всю жизнь».
То есть так называемый самосуд был неизбежен. Делали тёмную, били воришек уже не полушутя, не так, когда от всякого рода маслянок, было не столько больно, сколько обидно. Мы ещё коснёмся этого порока, когда обратимся к тому, что писал Александр Иванович Куприн о воровстве в войсках… А пока запомним, какова реакция на это в коллективе, причём не только в кадетском или юнкерском, но и солдатском.
По-иному всё устроено в суворовских училищах – подобного мракобесия, во всяком случае, в Калининском СВУ, я не встречал. Возьмём, к примеру, гостинцы, которые Грузов велел Буланину приносить из дому, когда будут отпускать в город. И тот принёс, но ребята успели разобрать и съесть всё до появления Грузова. В результате Грузов снова избил новичка за то, что не оставил ему.