Запрос в друзья

Я судорожно придумываю следущую ложь: то ли сказать, что мне его не показывали, или показывали, но я не признала его. Однако где-то посередине моих метаний плотину прорывает, и мое лицо искажается от нахлынувших слез.

Эстер осторожно кладет руку мне на плечо.

— Прости, я не хотела тебя расстроить. Это что… из-за посланий? Ты еще что-то получила?

Я встаю и отрываю от рулона бумажное полотенце, чтобы высморкаться.

— Не надо меня жалеть. Не надо мне сочувствовать. Это я во всем виновата. Ты рассказала им все… полицейским? Ты опознала кулончик Марии?

— Да, — говорит она с недоумением. — А разве ты не опознала его?

— Нет. Я не хотела, чтобы они связали меня и Софи с тем, что случилось с Марией.

— Но ведь они наверняка уже знали, что вы все связаны, после того как ты рассказала про «Фейсбук».

— Об этом я им тоже ничего не говорила. — Мое лицо горит от стыда, кровь стынет в жилах от всего прочего, о чем Эстер не знает. — Ты… ты им рассказала?

— Конечно, — отвечает она озадаченно.

Ну вот и все. Рейнолдс все знает. Скоро они позвонят Тиму, и не успеешь оглянуться, как полиция постучится в мою дверь. «Тут-то все и раскроется», — думаю я, и внутри у меня холодеет.

— Я полагала, что ты уже сообщила им, — продолжает она. — Они же все равно нашли послания от Марии. В компьютере у Софи.

— Насколько я знаю, не нашли. Для полиции Мария всего лишь еще один из многочисленных друзей Софи на «Фейсбуке». Ничто не вызвало бы подозрения полицейских, если кто-нибудь не обратил бы их внимание на Марию.

А теперь, когда их внимание привлекли, полицейские сложат два и два, и цепочка событий приведет их к случившемуся летом 1989 года.

— Не понимаю, почему ты не рассказала полиции о запросе в друзья и посланиях от Марии? — спрашивает меня Эстер.

— Я не хотела, чтобы они связали меня и Софи с тем, что произошло с Марией в 1989 году, — повторяю я.

— Но какого черта не хотела-то? — ошеломленно тупит она.

Теперь уже все равно. Полиция найдет Марию, или кто там стоит за этими посланиями, и станет известно, что я натворила. Все выплывет наружу. И притворяться больше нет смысла. Я даже испытываю облегчение. И все равно не хочу, чтобы она видела мое лицо, и закрываю его руками.

— В том, что произошло с Марией, что бы это ни было, виновата я. — Слова прозвучали невнятно, но они были произнесены.

— Нет, Луиза, это не так. Я знаю, что ты плохо с ней обращалась, но в юности мы все совершаем поступки, о которых потом сожалеем. Поступки, которые приводят нас в ужас, когда мы вспоминаем о них во взрослом возрасте.

Я слышу по ее голосу, с каким трудом ей даются эти слова, я слышу за ними годы страданий и изоляции, через которые ей пришлось пройти в школе, и те шрамы, которые они оставили.

— Ты не понимаешь. Ты не все знаешь. — Я отнимаю руки от лица и заставляю себя посмотреть ей в глаза. — Помнишь, ты не могла найти Марию во время выпускного и подошла ко мне спросить, не видела ли я ее? Ты сказала мне, что она себя неважно чувствовала.

— Да.

— Я знаю, почему ей стало плохо. Мы с Софи… мы кое-что сделали… — Я сжимаю кулаки и нервно вздыхаю. Эстер ждет молча. — Мы подсыпали ей в стакан экстази.

Эстер судорожно вдыхает. Я внимательно слежу за ее лицом. Она отвечает не сразу, сначала подносит ладонь ко рту и отврачивается к окну. Она за мили и годы от меня, припоминает события, смотрит на них сквозь призму только что услышанной информации.

— Так, и что с ней случилось? — спрашивает она, поворачиваясь ко мне.

— Я не знаю. Клянусь, я ее больше не видела.

Эстер вновь замолкает, я прислоняюсь к столешнице в ожидании своей участи. Если полиция узнает о сделанном мной, пострадаем не только мы с Генри, но и мои отношения с Эстер — я боюсь потерять ее, когда только что нашла.

— Значит, то, что было на «Фейсбуке»… по-твоему, связано с этим? — делает она вывод после непродолжительного молчания. — А тот, кто за всем стоит, знает об этом?

— Я не в курсе. Об этом речь не шла.

Отчасти все это и производит столь пугающее впечатление, потому что в посланиях нет ничего конкретного. В них лишь завуалированные угрозы, сплошь намеки.

— А страница на «Фейсбуке»… — Она запинается. — Ведь это не могла быть она? Где же она была тогда все эти годы? Получая подарки на день рождения, я не предполагала, что это ее рук дело. Но кулончик…

— Поверь, я проанализировала все варианты. Эстер… то, что мы сделали… ты можешь… — Простить меня, спросила бы я ее, если бы до такой степени не страшилась услышать ответ.

Эстер смотрит в кружку, ковыряя ногтем маленький скол на ручке.

— Ты, должно быть, пережила муки ада, когда она пропала. Я даже не могу представить себе, чего тебе это стоило.

— Скажу честно, Эстер, когда я оглядываюсь назад, то прихожу в ужас от того, что натворила, какой была. Да, это все от чувства неуверенности, от страха быть исключенной из компании, ведь каждый должен держаться своего места в школьной иерархии. Но не каждый был готов зайти так далеко, как я. Не все оказались такими… слабыми. Когда я смотрю на своего сына, я понимаю, что если кто-нибудь посмеет обращаться с ним так, как я обращалась с Марией, я его собственными руками разорву в клочья. Но я стала другим человеком. Я надеюсь, я правда надеюсь, что ты сама это видишь. — Я сажусь напротив нее за стол, почти не дыша.

— Я думаю… — Она замолкает и снова смотрит в окно. — Я думаю, ты, наверное, уже расплатилась за то, что сделала, Луиза. Это я определенно вижу.

Напряжение, которое держит меня в тисках, немного отпускает, глаза щиплет от слез. Я рассказала троим — двое, по крайней мере, сочли, что я достойна понимания, если не прощения. Тоненький голосок внутри нашептывает, что стоило сделать это много лет назад, насколько мне было бы легче, сбрось я это бремя.

— Именно это… — Я умолкаю. «Именно это сказал Пит», — собиралась произнести я, но по каким-то причинам не хочу, чтобы она знала о нашей встрече с ним. Меня охватывает похожее на стыд чувство, когда я вспоминаю, что сказала ему, и я умолкаю. И тут происходит странная вещь, словно мои мысли вызвали дух Пита ко мне на кухню.

— А кстати, знаешь, кого я встретила по пути сюда на вокзале Виктория?

— Кого?

— Того мужчину, который был с Софи на вечере выпускников. Пит, кажется? И вот что странно. Он шел с женщиной, но это еще не все, с ними был ребенок, малыш. Пит толкал коляску. Интересно, Софи знала, что он женат? Я не удивлюсь, если знала. — Меня Эстер, может, и простила, но Софи даже после смерти вызывает у нее горькие чувства.

— О боже мой! Он говорил мне на вечере, что разведен. — Неужели Пит обманул меня? В таком случае, в чем еще он солгал?

— Я знаю! Думаешь, стоит сообщить об этом полиции? Хотя, полагаю, что они уже знают, если он женат. Любопытно, как он оправдается перед женой, когда она узнает про допросы полиции и все такое.

Я реагирую на автопилоте, выражая удивление и другие соответствующие поводу эмоции, воспринимая это как светскую новость и всего лишь слух. Внутри у меня бушует буря. Неужели Пит и правда женат? Он не производил впечатление обманщика. Хотя, с другой стороны, откуда мне знать?

В дверях я наклоняюсь, чтобы обнять Эстер на прощание, но что-то в ее фигуре — едва уловимая неуверенность, одномоментное напряжение — заставляет меня отпрянуть. Она демонстрирует понимание, но я не уверена, что она когда-нибудь забудет прошлое и мы действительно сможем подружиться.

Как только она уходит, я, словно торнадо, проношусь по дому, возвращая все на свои места: стираю пыль, пылесошу, мою полы, меняю постельное белье. Закончив, отправляюсь в душ и долго стою под струями, позволяя им обмыть меня, согреть и избавить от грязи, которая скопилась с того момента, как я рассталась с Питом в парке. Мне казалось, что мы сблизились, но теперь до меня доходит, как, в сущности, мало я о нем знаю. Он может быть кем угодно. Что-то, сказанное им во время вечера выпускников, засело у меня в голове, и я только теперь вспоминаю, что это было. Он сказал, что никогда не пошел бы на вечер выпускников, что в школе он ни с кем не дружил. Я представляю себе, как Мария выглядывает в щель между занавесками в своей девичьей спальне в Лондоне. Натан Дринкуотер, прислонившись к фонарному столбу, не отрываясь смотрит на ее окно; его взгляд ничего не выражает, он просто наблюдает. Я не раз представляла себе эту сцену, но сейчас лицо Натана в моем воображении выглядит по-другому. Оно мне кого-то напоминает.