Страница 3 из 4
«Сразу после рожденья он был отдан на воспитание кормилице, окружавшей его преданной заботой и лаской. Странная вещь – любовь этих женщин. Возможно, это единственная бескорыстная любовь на свете. Ведь насколько естественна любовь матери к сыну – такова ее материнская природа, юноши к своей девушке – это тоже может быть объяснено, собаки к хозяину – тот ее кормит, мужчины к другу – он стоял рядом в моменты сомнений. Во всех этих случаях есть разумное толкование. Но любовь приемной матери к ребенку, заботу о котором ей поручили, на первый взгляд кажется совершенно необъяснимой. Это явление одно из немногих доказательств, что природа человечности гораздо выше банального утилитаризма, и что мы всегда можем надеяться на благоприятную судьбу».
Первые воспоминания Уинстона Черчилля связаны с Ирландией, куда их семья вынуждена была уехать в середине 1870-х, после того как лорд Рэндольф поссорился с принцем Уэльским. Герцога Мальборо очень вовремя назначили вице-королем в очередной раз бунтующей Ирландии, и он уехал в Дублин, прихватив с собой сына, невестку и внука.
«Мы жили в так называемом Охотничьем домике, – вспоминал Уинстон Черчилль, – откуда было рукой подать до вице-королевской резиденции. Здесь прошли почти три моих младенческих года. Ясно и живо помню некоторые тогдашние события. Помню, как дед, вице-король, открывает в 1878-м памятник лорду Гофу. Огромная темная толпа, конные солдаты в ярко-красном, веревки, тянущие вниз блестящее бурое полотно, голос моего грозного дедушки-герцога, гремящий над толпой. Я даже помню слова: «и убийственным залпом разметал вражеский строй». Я понимал, что речь идет о войне, о сражении и что «залп» – это тот сопровождаемый буханьем трюк, который часто проделывали солдаты в темных мундирах (стрелки) в Феникс-парке, куда меня водили на утреннюю прогулку. Думаю, это мое первое связное воспоминание.
Другие воспоминания встают отчетливее. Мы собираемся на детское представление. По этому случаю все возбуждены. Настает долгожданный день. Из резиденции мы трогаемся к Замку, где заберем остальную ребятню. Большой квадрат внутреннего двора вымощен брусчаткой. Льет дождь. Дождь лил там почти не переставая – льет и сейчас. Вдруг из дверей Замка в панике повалил народ. Потом нам сказали, что никакого представления не будет, поскольку театр взорвали. От директора осталась только связка ключей. В утешение нам обещали назавтра показать руины. Мне очень хотелось увидеть эти ключи, но моей просьбе почему-то не вняли…
Люди прекрасно умеют хранить секреты, которых не знают.
Я человек спортивного азарта, я всегда даю поездам и самолетам хороший шанс уйти.
В больших сложностях рождаются большие упрощения.
Я всегда избегаю пророчествовать о будущем, гораздо лучше пророчествовать о прошлом.
В памяти встает высокая белокаменная башня, до которой мы порядочно долго добирались. Мне сказали, что ее взрывал Оливер Кромвель. Я усвоил, что он взрывал все что ни попадя и потому был очень великий человек».
Любопытно, что детская память сохранила именно те события, которые были связаны с войной, политикой и искусством. Похоже, круг интересов Уинстона Черчилля сложился уже в четыре года и с тех пор особо не менялся.
Там же, в Ирландии, он начал учиться читать и считать, в процессе чего выяснилось, что к учебе у него нет ни малейшей склонности. Дальнейшая жизнь показала, что когда Уинстон хотел чему-то научиться, он схватывал все на лету, но ему было невозможно вбить в голову то, что не вызывало у него интереса. Сам он, вспоминая детские годы, насмешливо писал о «грозном оскале Образования» и признавался, что ненавидел гувернантку, буквы, цифры и мечтал только о том, чтобы сбежать и заняться тем, чем хочется. Что он периодически и делал, хоть и знал, что будет наказан.
Великие раздоры иногда происходят из мелких случайностей, но очень редко из мелких идей.
Мы должны уметь зарабатывать на жизнь, но мы должны и уметь жить.
Если уж это будет мир порока и скорби, то я возьму себе порок, а вы берите скорбь. Дешевая популярность может оказаться дорого купленной.
«Если какой-либо предмет не возбуждал моего воображения, то я просто не мог его изучать. За все двенадцать лет, что я провел в учебных заведениях, ни одному преподавателю не удалось заставить меня написать даже стих на латыни или выучить хоть что-нибудь из греческого языка, исключая алфавит».
В 1880 году их семейство вернулось из Ирландии – партия консерваторов потерпела поражение, и герцог Мальборо был снят с поста вице-короля. За это время многое успело измениться. Дженни родила второго сына, Джона, и это стало последним аккордом их семейной жизни с Рэндольфом – дальше они были лишь друзьями и союзниками, предоставив друг другу свободу в личной жизни. Впрочем, поскольку главным увлечением их обоих в то время была политика, они прекрасно ладили.
Рэндольфа переизбрали в Палату Общин, где он быстро основал что-то вроде собственной мини-партии «консервативных демократов», защищавшей привилегии лордов, но требовавшей социальных реформ для рабочих. Он начал делать успешную политическую карьеру, в 1885 году был назначен государственным секретарем по делам Индии, а в 1886 году – канцлером казначейства. Но надолго он на вершине не удержался – непоследовательность и любовь к скандальным выходкам его подвели, и через полгода он был вынужден уйти в отставку.
Дженни царила в светских салонах, стала одной из основательниц первого женского политического клуба Великобритании – «Лиги первоцвета», но несмотря на занятость и на многочисленные романы, в том числе с принцем Уэльским и королем Сербии, все это время активно поддерживала мужа, писала ему речи, сопровождала его в заграничных поездках и ухаживала за ним во время болезни (вероятнее всего, это был сифилис), которая и свела его в могилу в 1895 году.
Что касается Уинстона, то большая часть всех этих событий прошла мимо него, потому что в 1882 году его отдали в модную школу-пансион Сент-Джордж, в Аскоте, которая должна была подготовить его к поступлению в Итон. И школа была на самом деле роскошная – по десять учеников в классе, отличное питание, бассейн, электрическое освещение (редкость для 1882 года) и, конечно, футбольное и крикетное поля – ведь для настоящего джентльмена спортивное воспитание было даже важнее чем образование.
Несмотря на свою страстную нелюбовь к учебе, поначалу Уинстон отнесся к отъезду в школу даже с воодушевлением – было интересно готовиться к ней, делать покупки, и конечно его радовала мысль, что он познакомится с другими мальчишками и заведет друзей. «К тому же, – с иронией вспоминал он, – мне втолковывали, что «школьные годы – самые счастливые в жизни». Некоторые взрослые добавляли, что в их время школы были жуть какими суровыми: сплошная травля, еды никакой, каждое утро «скалываешь лед в кувшине» (в жизни своей такого не видел). Но сейчас все переменилось. Школьная жизнь – одно удовольствие. Мальчикам она нравится. Мне внушали, что некоторые мои кузены с неохотой едут домой на каникулы. Допрошенные мною порознь кузены не подтвердили этого, они только скалили зубы».