Страница 2 из 4
Тем не менее развлечения продолжались и там, что едва не закончилось печально. По крайней мере, еще одна семейная легенда Спенсеров-Черчиллей гласит, что схватки у леди Рэндольф Черчилль начались 29 ноября, прямо во время бала, на котором она слишком активно танцевала, хоть и была на седьмом месяце беременности. До спальни ее не довели, и в итоге Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль родился в половине второго ночи 30 ноября 1874 года, в дамской раздевалке Бленхейма. Сейчас, когда дворец открыт для посещения, эту комнату тоже показывают туристам, правда, по решению герцогов Мальборо она теперь выглядит куда благопристойнее, не как раздевалка, а как обычная небольшая спальня.
Счастливый отец Рэндольф Черчилль с гордостью рассказывал друзьям: «Мальчик очень красив, по крайне мере, так говорят все. У него темные глаза и волосы. К тому же он очень здоровенький, несмотря на преждевременное рождение». И надо сказать, о преждевременном рождении он упоминал не зря – в обществе активно болтали, что «раннее появление на свет Уинстона больше вызвано не его торопливостью, а тем же качеством лорда Рэндольфа». Но современные биографы Черчилля не слишком в это верят – слишком много дел его родители планировали закончить к январю, когда по плану должен был родиться их наследник, и его появление на свет в ноябре явно застало их врасплох. Впрочем, это не мешало им быть вполне счастливыми, тем более что любимого первенца они по обычаю высшего света сплавили няне, а сами вновь окунулись в светские развлечения и политику.
«Много ли Уинстон унаследовал от отца, – пишет еще один биограф Черчилля, Пол Джонсон, – это отдельный вопрос. Мне кажется, немного. На самом деле, в нем мало было от Черчиллей, которые, по большому счету были людьми посредственными. Даже основоположник династии, Джон, первый герцог Мальборо, по мнению проницательного Карла II, мог так и остаться тихим провинциальным джентльменом, если бы не амбиции его блистательной жены Сары Дженнингс. Потомки его ничем не прославились. Пятеро из первых семи герцогов страдали хронической депрессией. Известно, что и Уинстон страдал от периодических приступов черной меланхолии, которые сам он называл «тоской зеленой». Они наступали как реакция на сильные потрясения и быстро рассеивались под действием напряженной работы. Унаследованный от отца экстремизм и резкость политических суждений часто работали против него на протяжении всей его карьеры, но было несколько ситуаций, когда и сам он заходил слишком далеко и жестоко за это поплатился. Однако в целом он помнил все ошибки лорда Рэндольфа, и всякий раз ему удавалось удержаться на краю пропасти. В нем не было никаких признаков умственного расстройства, которое сгубило его отца. На исходе девятого десятка Уинстон был вполне дееспособен, ум его был ясен, несмотря на общее физическое угасание.
Между тем, от матери Уинстон унаследовал самые характерные свои черты: энергию и любовь к авантюрам, амбициозность, гибкий ум, умение сопереживать, отвагу и стойкость, а кроме того огромное и всепоглощающее жизнелюбие. Он поставил себе цель – стать самым влиятельным политиком Вестминстера, это было своего рода мужской проекцией безудержного желания матери быть самой блестящей леди округа Мейфэр. Дженни сохраняла этот титул более десяти лет, и причиной тому была не только красота ее лица и осанки, – ее манера двигаться, говорить, смеяться, танцевать, ее взгляд были исполнены дьявольским очарованием. Однажды, уже будучи пожилой дамой, она сказала: «Я никогда не примирюсь с тем, что не я самая красивая женщина в этой комнате». Она привыкла к тому, что стоило ей появиться, и все мужские взгляды были прикованы к ней… Она верила, что все в ее руках, все возможно, что традиции, условности и сам порядок вещей могут быть принесены в жертву честолюбию. Леди Рэндольф любила риск и быстро забывала о разочарованиях. Все эти качества она передала своему первенцу. Мать также научила Уинстона всегда быть в центре беседы».
«Мать всегда казалась мне сказочной принцессой – лучезарным существом, всемогущей владычицей несметных богатств. Лорд Дабернон оставил ее портрет той ирландской поры, и я признателен ему за эти слова:
«Отчетливо помню, как впервые увидел ее. Это было в доме вицекороля в Дублине. Она стояла сбоку, слева от входа. В дальнем конце залы на возвышении красовался вице-король в окружении блистательной свиты, но не он и не его супруга были тем магнитом, что приковывал к себе взгляды, а обрисованная чернотой, чуть обособленная гибкая фигура, словно сотканная из другой, чем все мы, материи – сверкающей, летящей, ослепительной. В волосах любимое украшение – бриллиантовая звезда, чей блеск затмевается победительным сиянием глаз. Обликом скорее пантера, нежели женщина, только с развитым интеллектом, какого не сыскать в джунглях. Мужеством она не уступит супругу – подходящая мать потомкам великого герцога. При этих блистательных качествах в ней столько доброты и живости нрава, что она снискала всеобщее расположение. Ее любезность, жизнелюбие и идущее от сердца стремление всех заразить радостной верой в жизнь сделали ее центром кружка верноподданных».
И таким же блистанием она была окружена в моих детских глазах. Она светила мне, как вечерняя звезда. Я нежно любил ее – правда, издали».
Родителей Уинстон очень любил, хоть и почти не видел. Но нет смысла их в этом винить – они были людьми своего времени и своего класса и вели себя точно так же, как подавляющее большинство британских аристократов. В знатных семьях было принято, что первые годы жизни ребенок проводит с нянями, гувернантками и учителями, а потом поступает в школу-пансион и видится с родителями только на каникулах. Очень показательна в этом смысле викторианская пресса – так, например, журнал «The World» рекомендовал светским дамам «держаться подальше от детской, успокаивая себя тем, что у вас есть малыш. Пусть гувернантка приведет детей пару раз в гостиную, чтобы с ними можно было поиграть, как с милыми котятами».
Единственные по-настоящему счастливые люди на земле – те, чья работа приносит им удовольствие.
В Блэкхайме я принял два очень важных решения – родиться и жениться. Я вполне доволен ими обоими.
Жизнь есть ощущения; ощущения есть жизнь.
С отцами отпрыски знатных семей виделись еще реже, чем с матерями, «игры с котятами» – это потакание женским слабостям, а мужчина вообще не обязан был вспоминать о детях, пока не придет время выбирать для них школу. Это приводило к курьезам, которые сейчас кажутся анекдотами – так, например, один современник Черчилля рассказывал, что за всю свою жизнь беседовал с собственным отцом всего один раз, а другой, когда в свою очередь обзавелся семьей, как-то раз похвалил хорошее воспитание случайно замеченных в доме детей и очень удивился, когда, ему объяснили, что это его собственные отпрыски.
На этом фоне ничуть не кажется удивительным признание Уинстона Черчилля, которое он сделал в 30-е годы своему сыну: «Сегодня вечером у нас с тобой состоялся продолжительный и живой разговор, длившийся значительно дольше, чем мое общение с отцом на протяжении всей нашей совместной жизни».
Но доля маленького Уинстона была все же лучше чем у большинства мальчиков его круга. Родителей он преданно любил издалека, а рядом был человек, который восполнял ему недостаток любви и ласки – его няня, миссис Элизабет Энн Эверест. Она обожала своего воспитанника, и он платил ей взаимностью. Когда родители отправили его в школу и дали ей расчет, Уинстон счел это несправедливым и пересылал ей все деньги, какие ему удавалось скопить. Он навестил ее перед смертью (в 1895 году), заказал для нее надгробный камень, а потом платил за то, чтобы ее могилу содержали в порядке. А спустя много лет, решив попробовать себя в беллетристике и написав роман «Саврола», он вывел там миссис Эверест в качестве кормилицы героя, которого списал с самого себя.