Темная сторона Хюгге

Она медленно поднялась на ноги.

– Я работала с несколькими великими врачами, – сказала она. – Еще когда была студенткой. С психиатрами и терапевтами. В Дании и за границей. Это были люди, у которых в общей сложности обследовалось 50 тысяч пациентов. Я задавала этим светилам один и тот же вопрос: что заставляет людей обращаться к вам? В чем причина их страданий? Они объяснили мне, что пациенты говорят одно и то же. Твердят, что лишены подлинного контакта. Я основала эту клинику, чтобы попытаться выяснить, что разделяет людей. Что препятствует встрече. Что нужно, чтобы люди увидели друг друга.

Она открыла дверь.

– Через неделю у нас подробная информационная встреча с пациентами, вы можете подъехать?

Вопрос был брошен мимоходом. Меня снова проверяли. Любая ошибка с моей стороны – и больше я ее уже не увижу.

Я кивнул.

Выезжая с парковки, я опять заметил полицейских.

Я живу неподалеку от мамы моих девочек.

В тот вечер я постучал в ее дверь. Уже смеркалось.

Бросив на меня взгляд, она отступила в сторону, прочтя в моих глазах немой вопрос – можно ли на минутку увидеть дочек.

– Они спят, – сказала она.

Я вошел в спальню и присел на один из стульев возле их кровати. Прислушался к их дыханию.

Рождаясь, мы кричим и вдыхаем в себя воздух, а умираем, испуская дух. Дыхание – тонкая ниточка, соединяющая события, которые происходят в нашей жизни. Моя младшая совсем не кричала, появившись на свет. Роды прошли так тихо, так спокойно, она просто-таки выскользнула наружу, акушерка положила ее на теплое полотенце, и она заснула. Без присущего этим минутам крика.

Мать моих девочек села рядом со мной. Так мы и сидели, не произнося ни слова.

Младшая рассмеялась во сне. Искристым, искренним смехом. Как будто пузырики побежали вверх в бокале с шампанским.

Это случалось довольно часто, наверное, раз в неделю.

Ей было пять лет, она смеялась во сне с самого рождения.

За исключением того времени, когда мы разводились. На этот год смех покинул ее сны.

Потом опять вернулся.

Я всегда думал, что это, должно быть, какая-то глубоко заложенная в ней радость. Радостное чувство, видимо, было где-то глубоко внутри нее, раз уж, несмотря на все, что ей пришлось пережить, оно так часто прорывалось во сне.

Мы перешли в гостиную.

Мама моих девочек – юрист, она работает в полиции с документами по делам о военных преступлениях. Все это под грифом «совершенно секретно», я почти никогда не спрашивал ее о вещах, имевших отношение к работе.

– Хочу проверить, не поможет ли Симону новая… это что-то вроде психотерапии, – сказал я. – В исследовательском центре при университете. Он находится к северу от Моэсгорда, у самого моря. Там кругом патрульные машины полиции. Это обычное дело для таких институтов?

Она протянула мне блокнот и карандаш. Я написал адрес.

В прихожей мы оба остановились.

– Если бы мы с тобой были знакомы в детстве, а потом 30 лет не виделись, ты бы меня узнала? – спросил я.

Она уверенно кивнула.

В следующую среду я был на месте за четверть часа до назначенного мне Лизой времени.

Она была не одна, вместе с ней подошли три молодых ассистента: парень и две девушки. Они помогли мне надеть зеленый халат, похожий на те, в каких оперируют хирурги, но этот был тяжелее. На голову мне надели шапочку из того же материала.

– Мы носим те же халаты, что и наши клиенты, – сказала она. – Электронное оборудование очень чувствительно. Халаты стерилизованы, и в них есть датчики, позволяющие внести в полученные данные изменения, связанные с появляющимися в организме сбоями.

В кабинет вошел пожилой мужчина. Лиза представила нас друг другу. Его звали Вильям. Я узнал поджарое, сильное тело, которое видел в тот раз в светящемся силуэте.

У меня было такое чувство, что она рассказала обо мне заранее, и он был не против моего присутствия.

На него надели халат, закрепили на запястье аппарат для измерения артериального давления, на руку натянули перчатку, в которой, видимо, были датчики, замерявшие влажность. Он сел в кресло, Лиза расположилась напротив него, мы с ассистентами сели поодаль, у стены.

Ставни, шторы, звуконепроницаемая стена – все плавно задвинулось.

Мы надели очки. Они почти ничего не весили.

На столике рядом с Лизой была клавиатура, она нажала на какие-то кнопки. Видимо, включила проектор: в третьем кресле, рядом с клиентом, стало сгущаться трехмерное изображение, словно существовавшее независимо от нас. Сначала чистое, голубое, затем к нему добавились другие результаты измерений, окрашенные всеми цветами радуги волны электрических колебаний в мозгу и подвижные электромагнитные поля.

Она задала вопрос, как он себя чувствует. Попросила сделать глубокий вдох. Со стороны это выглядело так, словно они оба были погружены в разговор с третьим собеседником – состоящим из света.

– Вы можете мысленно вернуться ко второму происшествию? – спросила она.

– Меня лягнула лошадь. У меня был небольшой опыт езды верхом, я немного понимал в лошадях. Не хотелось больше заниматься рыбной ловлей, после того первого несчастья, которое со мной приключилось. Поэтому я стал ухаживать за лошадьми. И вот в один из дней лошадь сбивает меня в стойле с ног ударом копыта. Это происходит, когда я расчесываю ее и обхожу ее сзади. Потом я ничего не помню. Пять дней лежу в коме, врачи уверены, что мне не выкарабкаться.

Светящаяся фигура окрасилась в серый цвет. Левая сторона сжалась.

Лиза обратила наше внимание на произошедшее изменение.

– Да, – продолжил мужчина, – теперь, всякий раз, когда я рассказываю об этом случае, я начинаю терять ощущение собственного тела.

– Вы что-нибудь помните из тех пяти дней?

Он смотрел прямо перед собой. Я заметил, как его взгляд становится пустым при попытке заглянуть в себя. Он покачал головой.

Она показала на светящуюся фигуру.

– Обратите внимание на цвета в затылочной области. Вы, как и я, уже видели это прежде. Стоит вам приблизиться к чему-то, о чем трудно или неприятно вспоминать, как появляется эта цветовая гамма. Например, когда в вашем рассказе до удара копытом остается секунда. Или вот теперь при упоминании комы.

Он посмотрел на голографическую фигуру. И одновременно с этим заглянул внутрь самого себя. В прошлое. И покачал головой.

– Я лежал без малейших признаков сознания. Хотя что-то есть… Что-то такое пробивается…

Он привстал. Стало понятно, что он сейчас сделает. Вцепится в светящийся силуэт и выбьет из него информацию. Он протянул руки, ладони пронзили свет проектора насквозь.

Это заставило его очнуться.

– На сегодня достаточно, – сказала она.

Он сел на место, она придвинулась к нему и положила ладонь ему на локоть.

Силуэт поблек и растаял, стало темно. Зажегся свет, понемногу становясь ярче, стена, шторы, ставни – все раздвинулось и вернулось на свои места.

– Пока не вставайте. Вам сейчас принесут попить.

Лиза поднялась со своего места, кивнув мне, чтобы я шел следом. Мы прошли в ее кабинет.

Она вскипятила в чайнике воду, из жестяной банки насыпала в две чашки зеленый порошок, залила его холодной водой, сверху горячей, какой-то штуковиной, похожей на помазок для бритья, взбила до появления зеленой пенки. Потом добавила еще воды, опять взбила и протянула мне чашку. Я знал, что это. Зеленый чай. Она уже протягивала мне чашку таким движением, я тогда попробовал этот чай впервые в жизни. Тридцать лет назад.

– Он вот-вот это нащупает… – сказала она. – Оно само вырвется на поверхность сознания, и довольно скоро.

Мы посмотрели друг на друга – сквозь пар, поднимавшийся от чая.

– Мы с тобой ходили в один садик, – сказал я. – И мой брат Симон тоже. Детский сад при Карлсбергских пивоварнях в Вальбю.

Она сидела, не издавая ни звука. Я засомневался, расслышала ли она мои слова.