Маятник Судьбы

И как не хватало этого ощущения там, в холодном каменном склепе!

Однажды мы, мальчишки от 7 до 12 лет, весной, решили покататься на льдинах по любимой нами речке Нерль. Когда наступал ледоход, обломки льда разного размера неспеша плыли по течению; некоторые – близко к берегу, на них можно было без труда запрыгнуть. Для управления природными плотами служили сломанные сухие и не очень толстые деревья, стоявшие вдоль реки. Было нас тогда шесть друзей, со мной, как всегда, средний брат Виктор. Катались весело, но, как это обычно бывает, оказались «по самые уши» в ледяной воде. Опыт выхода из экстремальных ситуаций у всех был: разожгли костер на Воробьевых горах и стали греться и сушить одежду. В детских компаниях всегда находился кто-то, считавший себя старшим и почти взрослым. У нас им был Мишка Саватеев. У него всегда при себе были сигареты и спички – главный признак «взрослости», и за это его родители вроде даже и не ругали. Возле костра сигарета пошла по кругу и когда она дошла до Вовки Снагина, самого младшего из нас, мы увидели его округлившиеся от ужаса глаза и сигарету, прилипшую к выделениям из носа. Он пытался ее выплюнуть, но та прилипла прочно. Все непроизвольно поглядели туда, куда и он…. А там стоял отец с велосипедом и, как мне показалось, хитро и мстительно глядя на нас.

Но он спокойно приказал мне и брату: «Домой!».

И мы пошли, опустив головы, понимая неизбежность кары. По «сидячему месту» заранее бежали мурашки, и когда они достигли моего детского мозга, у меня созрел план, и появилась надежда.

Я тихонько, чтобы не слышал отец, шепнул восьмилетнему брату: «Как подойдем к дому, ты беги, а я один потерплю эту порку. Чай, не первый раз».

Брат, оценив мое благородство, согласился и, подойдя к дому, быстро побежал, а я остался на месте будущей «казни». Но, как и надеялся, сработал «охотничий инстинкт» отца, и он на велосипеде, показательно не спеша, поехал за неразумной жертвой. Стоя у калитки, я видел, что страх добавил брату скорости, и он сделал первый круг по двум соседним улицам. Я использовал запрещенный прием, крикнув, что отец догоняет, и брат рванул на второй круг с еще большим усердием. Но не зря кто-то изобрел колесо, подарив человечеству скорость, и незадачливый беглец был вынужден сдаться. Когда отец за шиворот, словно щенка, притащил Виктора к дому, он на правах «маленького», сразу «сдал» меня, назвав инициатором побега. Отец все понял, долго в результате смеялся, наказания нам удалось избежать.

Не случайно, думаю, этот случай мне вспомнился в следственном изоляторе. Он как то ассоциировался с моей жизнью в девяностых годах, после увольнения из милиции. Обдумывая свое положение и причины, которые привели меня сюда, понимал, жизнь представляла собой такое же ненадежное плавание, которое в детстве закончилось падением в воду, а позже тюрьмой. И так же, по большому счету, удалось избежать серьезного наказания. Само нахождение в казематах на улице Болотной таковым не являлось: просто это было ожиданием кары – пусть и несправедливой, как показало время…

Хорошо помню еще один случай из детства. Была в нашей школе прекрасная учительница Кукушкина Лидия Павловна, преподавала она русский язык и литературу. Ученики бывали у нее дома, в гостях, она знакомила нас с домашней библиотекой, угощала яблоками из своего сада. Но была у нее неизлечимая болезнь – рак крови или, как в народе говорили, белокровие. Конечно, сама она об этом никогда не рассказывала и в одночасье тихо умерла. Все воспитанники провожали ее в последний путь. А я где-то прочитал, что на сороковой день из могилы начинает выделяться фосфор, и ночью видно свечение. Столь обширными познаниями я поделился с друзьями, и мы решили в эту дату ночью навестить любимую учительницу. Было нас человек пять-шесть в возрасте 11-13 лет. Кладбище находилось в трех километрах от поселка Нерль, в лесу, возле деревни Пырьевка, возможно Лидия Павловна там ранее жила. И вот около 24 часов мы по железной дороге, как мы обычно называли железнодорожные пути для паровозов, подошли к деревянной ограде, ограничивающей кладбище. Было лето, на улице достаточно тепло, соответственно, и одеты мы были в легкую одежку. Калитку искать не стали, перемахнули через забор. Долго ходили среди могил, стараясь найти заветный холмик, и, наконец, поиск увенчался успехом. Но никакого свечения над холмиком не было, и мы, разочарованные, поплелись обратно. Я знал несколько «страшных» рассказов, суть которых сводилась к тому, что в конце рассказа переходят почти на шепот, а потом громким голосом, внезапным для слушателей криком, озвучивают концовку. Обычно все непроизвольно вздрагивают. Рассказывать подобные истории я любил и умел. И вот, пока мы шли по мрачному месту к заборчику, я начал очередную байку. С нами был самый младший по возрасту и маленький по росту Шенягин Витя, который сам решил всех напугать. Не дожидаясь финала моего рассказа, он внезапно, что есть мочи заорал. На моей голове была настоящая солдатская пилотка – тогда для ребят моего возраста это был самый модный головной убор. Никогда бы не подумал, что волосы обладают своими «мышцами», и когда человек пугается, способны поднять головной убор сантиметра на два. Но оказалось именно так. Все рванули в сторону поселка, забора даже не заметили, а вот Шенягин преодолеть препятствие смог с большим трудом, порвав при этом одежду. Три километра вдоль железнодорожных путей пробежали со скоростью локомотива, и вот мы оказались на окраине поселка, в безопасности, а Виктора-то нет! Пошли назад, ему навстречу. Примерно на половине пути он нам встретился в порванных штанах, испуганный и зареванный ….

Как все рабочие люди, отец любил выпить, но маме это не нравилось, как любой женщине, и он, не желая ее обижать лишний раз и выслушивать упреки, искал «нестандартные» пути удовлетворения своей жажды. За десять километров от поселка, в небольшой деревушке Бушариха, где я и родился, проживала моя бабушка Прасковья Павловна, женщина пожилая, но с трезвым мышлением и хорошим чувством юмора. Так вот, как то под Новый год глава нашего семейства предложил мне съездить с ним на лыжах в лес за елкой. Я, не зная его коварного замысла, конечно, согласился. Мы долго ходили по лесу, почему-то, неизменно приближаясь к Бушарихе, и даже нашли подходящую елочку, но рубить ее сразу не стали, а попали прямо к родной бабушке. Оба замерзли, и отец попросил «напитка чтобы согреться», зная, что у бабки самогон всегда водился. Жила она одна, дров привезти, наколоть приходилось просить мужиков, а они брали плату только «напитком». Как «правильная» теща, немного поворчав для порядка, без особого сопротивления сдалась и принесла бутылку первача. Отец, выпив залпом 150-200граммов, подобрел, много шутил, а затем вышел на улицу покурить. Бабка, зачем-то ушла на минутку в комнату, и я на кухне остался один. Между тем, в стакане оставалось немного самогона, и я глотнул остатки крепкого первача, полагая, что «никто не узнает и не заметит». Так я впервые, попробовал алкоголь. Наш отец к подобному «действу» подходил очень строго, и своим детям внушал не прикасаться к крепким напиткам вообще никогда, называя их ядом. Кстати, при таком воспитании до двадцати пяти лет я выпивал очень и очень редко, отдавая предпочтение спорту. А в тот день, для моих одиннадцати лет глоток бабкиного зелья оказался перебором. Когда шли на лыжах домой, я – позади отца, помню, как искрился и скрипел под лыжами предновогодний снег, видел спину отца и какие – то круги перед глазами, которые приближались, множились и вертелись вокруг меня. Голова кружилась вместе с ними, и, в конце концов, я упал, воткнувшись в глубокий снег. Ноги из креплений вынуть я не смог, кричать – тоже, да и руки совсем не слушались. Хорошо, что отец обернулся, увидел меня «в позе напуганного страуса», вытащил из сугроба и водрузил, словно кулек с песком, себе на спину вместе с лыжами. В общем, за елкой он съездил на следующий день и без меня. И я так и не понял – заметил он причину моей «чрезмерной усталости» или нет, но наказания и даже разговора на эту тему не последовало.