Люси Кpаун

#то был на вершине волны с тобой. Я впитывал оптимизм детства для своих взрослых целей. Я был благодарен тебе и обожал тебя. Теперь... Оливер сделал глоток и хитро посмотрел на сына поверх края бокала. Теперь я не обожаю тебя. Все то же самое. Молодой человек, неудовлетворенный, как я сам был в молодости, он напоминает мне ту красивую женщину, на которой я когда-то женился, который напоминает мне , что мы пустили к чертям все...

- Отец, - с болью в голосе произнес Тони, - не надо этого.

- Конечно, - бормотал Оливер в бокал. - Конечно же надо. Последняя воля, последний завет. Оправляясь на войну. Войны помогают тоже. Нельзя иметь сына, иметь войну. Это уже другая волна. Нет времени остановиться и спросить, кто толкает меня вперед, куда я иду. Иллюзия цели, достижения. Взять город. Не важно какой город, не важно, кто в нем живет. Не важно, что они будут делать, после того, как войска уйдут. Не важно, почему его нужно взять. Просто надо надеяться, что война продлится достаточно долго, и что городов хватит, и что ты не вернешься с войны...

- Ты бы не говорил так, если бы не выпил, - сказал Тони.

- Нет? Может, и нет, - хмыкнул Оливер. - Но это хорошая причина, чтобы напиться. Ты не помнишь, потому что ты был очень мал, но я когда-то был высокго мнения о себе. Я думал, что я очень самобытное сочетание ума, чести, усердия и смекалки. Спроси меня что-то тогда, и я быстро, как Папа Римский, как электронный мозг выдавал ответ. Я был незыблем как Республика, не было никаких сомнений, уверенность была частью моего имени. Я был уверен в работе, в семейной жизни, в преданности, в образованности детей, и мне было наплевать, кто знает это. Я смотрел на мир ясными глазами сумасшедшего. Я был из прочной семьи, я был сын отца-самоубийцы. За моей спиной была обеспеченность, колледж и отличный портной, и меня не поразила бы даже молния, ударившая мне в лоб четвертого июля. И тут за пятнадцать минут, на маленьком вонючем курорте возле озера, все это рухнуло. Я принял неправильное решение, конечное. Но может быть, единственное правильное решение было бы взять тебя за ноги и утопить в озере, но мое положение в обществе, конечно, не позволили бы мне так сделать. Авраам и Исаак никогда не поехали бы в Вермонт, какие бы там ангелы их не ждали. Произошло то, что я направил орудие против себя, хотя уверен, что ты думаешь иначе. Ну и к черту, - воинственно заключил он. - А тебе - то что? Ты просто покинул дом рашьше, чем другие и несколько праздников провел в одиночестве, вот и все.

- Конечно, - с горечью согласился Тони, вспоминая все эти семь лет. Вот и все.

- А я просто умер, - продолжал Оливер, не обращая внимания на сына. Потом, оглядываясь назад, я знал, что виноват, я говорил, что все дело в чувственности. Может, так оно и было. Только через некоторое время не осталось никакой чувственности. Конечно, мы притворялись, потому что в семейной жизни есть некоторые обязательства в этой области, но к тому времени было столько всего другого, что мы почти совсем оставили эту сторону жизни.

- Я не желаю об этом слышать.

- Почему бы и нет? Тебе уже двадцать лет, - сказал Оливер. - Я знаю, что ты восходящая звезда в этой области. Я не оскверняю ушки девственницы. Познай Отца и Мать своих. Если ты не можешь почитать их, то хоть познай их. Это не самое лучшее, но другого нет. Война снова сделала меня мужчиной. У меня был роман с официанткой в городишке Колумбия, Северная Каролина. Я отбил ее у офицера и двух капитанов из адъютансткого штаба в самую последнюю неделю. Это были ужасно жаркие выходные дни и все девушки ходили без чулок. Если бы я был католиком, я бы серьезно подумал, стоит ли подчиняться приказам. Ты мой священник, - сказал он, - и моя любимая исповедальня находится на девятом этаже отеля "Шелтон".

- Я пошел, - Тони направился к двери. - Сам поухаживай за собой, и напиши мне свой адрес и...

- На прощание, - сказал Оливер. - Три бурбона. Где бутылка? - Спросил он заплетющимся языком. - Где проклятая бутылка?

Он оглядел пол вокруг стула и нашел бутулку. Он налил себе треть рюмки виски. Снова поставив бутылку на пол, он прикрыл один глаз, как стрелок, и швырнул пробку через всю комнату в мусорную корзину.

- Два очка, - удовлетворенно сказал он. - Ты знаешь, что в молодости я был спортсменом? Я мог бегать целый день, был ловок в бейсболе, хотя лучшие нападающие все левши. Я давал длинные подачи, хотя не всегда достаточные, чтобы стать действительно первым. У меня были задатки и большого военного деятеля, мой двоюродный дядя погиб в Вилдернессе, но Первая мировая война излечила меня. Я провел шесть месяцев в Бордо во Франции, и единстсвенный выстрел, который я услышал, был сделан разъяренным полицейским по двум синегальцам, которые пытались взломать витрину винного магазина. Не уходи еще, - взмолился он. - Когда-нибудь твой сын спорсит тебя: "Какие героические события были в нашей семейной истории?" и у тебя сожмется сердце потому, что ты не задержался еще на пять минут и не впитал в себя старые семейные традиции. На нашем щите три великих слова - Самоубийство, Неудача и Измена. И пусть хоть одна американская семья скажет, что у них лучше.

- Ты уже бредишь, - сказал Тони оставаясь у двери. - Ты болтаешь несуразицу.

- Это подсудно трибуналу, сын, - серьезно сказал Оливер со своего стула. - Своя рубашка ближе к отелю "Шелтон".

Тони открыл дверь.

- Не надо, - вскричал Оливер. Он с трудом встал со стула, покачиваясь, но бережно держа бокал. - У меня есть что-то для тебя. Закрой дверь.Только на пять минут. - Его лицо мучительно исказилось. - Прости. У меня был тяжелый день. Закрой дверь. Я не буду больше пить. Видишь...

Он неуверенно поставил бокал на столик.

- Последняя жертва. Подойди сюда, Тони, - упрашивал он, покачивая головой. - Закрой дверь. Не оставляй меня одной пока. Я завтра покидаю эту страну, и ты будешь свободен от меня бог знает сколько лет. Ты можешь подарить мне еще пять минут. Пожалуйста, Тони. Я еще не хочу оставаться один.

Неохотно Тони закрыл дверь. Он вернулся в комнату и скованно уселся на кровати.

- Ну, вот, - сказал Оливер. - Хороший мальчик. Дело в том, что сегодня я пил ради тебя. Не смейся. Ты меня знаешь - я не пьяница. Просто я так много хотел сказать тебе - я не мог общаться с тобой так долго... Эти проклятые обеды... - При этом он покачал головой. - Прежде всего, я хочу попросить прощения.