Страница 7 из 18
Но что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище, мучительный позор! И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором. Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым. Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – это море, где может потонуть ваше великое презрение. Всё живое есть нечто повинующееся; тому повелевают, кто не может повиноваться себе, – таково семейство всего ныне живущего15. Я же учу вас повиноваться себе! Братья, довольно быть вялыми струнами! Натянем себя на пеньки мести к невежеству!
Но толпа как разношёрстное сообщество людей из страты беспомощных, была не в состоянии удержать в голове больше одной мысли сразу, и уж тем более их ниагарские каскады. А так как нет яростнее ненависти к более умному, чем ты сам, то терпение тех, кто заполнил базарную площадь, начало иссякать и перерождаться в агрессивность.
Заратуштра видел, что многие из стоящих по отдельности способны вместить в мир своего разума его идеи, но сбитые в одно целое люди всегда нивелируются под общий, усреднённый знаменатель из уровней интеллекта – примерно так же, как и «сознание» термитов образует единую ауру места их тесного скопления. И ещё он знал, что идеи определённого направления обыкновенно воспринимаются только людьми, которые сами принадлежат к этому направлению, предрасположены своей природой к нему. Следовательно, прежде чем выйти к толпе с новыми идеями, их нужно сначала посеять среди немногих, но очень пассионарных немногих, которые станут затравками для генерации средь беспомощной страты и таксона троечников общества этих идей.
Этих первых сподвижников в разных народах может оказаться достаточно разным числом. Их, первых немногих, может быть четыре, столько, сколько существует храмов аватар Верховной богини Макоши, или двенадцать, как у далёких братьев Двуречья – по количеству воплощений владыки Анну; или трое, как в верованиях южных ариев, или, наконец, семь – столько, сколько существует членов коллегии Ахура-Мазды в пока разрозненных верованиях этого народа.
Определение числа – это вопрос о числе стен гнева против тех, кто в верованиях людей всегда встаёт стеною перед идущими первыми, – родомыслами. А так как у каждого народа – свои понятия о Добре и Зле, свои представления о числе водителей Зла, то и число первых идущих на штурм его цитаделей в каждом народе разным числом отражается. А равность чисел предводителей Добра и предводителей Зла в верованиях каждого народа проистекает от благородства людей: битва только тогда честна, когда глаз к глазу, но не рой глаз к глазу.
Эти первые подвижники Добра необходимы как затравки чистейшей пробы, на которые, как из расплава руды, будут при остывании откристаллизовываться сознание и разум все большего и большего числа обращённых, принимая структуру исходной, кристально чистой затравки16. И только тогда, когда при усреднении коллективного разума толпы примет участие значительное число новых, прошедших чистилище здравым смыслом людей, когда усреднённый знаменатель предрасположенности к самостоятельному мышлению, знаменатель силы коллективного разума станет осязаем трибуном от идей Добра, только тогда ему может способствовать успех. В противном случае, ввергнуть в неистовство любое человеческое скопище может и альфа-самец стаи обезьян в обличье человека, и даже не совсем человека; и то, что подобные «самцы», затем становящиеся обычно жестокими тиранами, внешне производят впечатление людей недалёких, взявших в кредит у обезьян низкие лбы, – есть требование их профессии: человечество, то человечество, которое было перед Заратуштрой, в массе своей было не способно ни понять сложную или неоднозначную мысль, ни запомнить её; и поэтому признавало лидера по подобию, только лишь по подобию толпы.
Обратившись к народу, Спитама надеялся, что вокруг его учеников уже образовались носители ростков сверхчеловека, и он будет понят. Но он был ещё молод, и он ошибся. Он был пока только буйным пристяжным в тройке летящих коней, но не коренным, тем, что всегда знает Путь. Ибо лишь в старости уничтожаются заботы о будущем, освобождая тем разум для встреч с прошлым и его осмысления.
Меж тем из толпы раздался меланхоличный голос стражника, подхваченный всеобщим гоготом: «Мы уже довольно наслышались о плясуне; пусть нам покажут его! Околоканатный «караул» устал!» А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за своё дело.
*
И так думал Заратуштра:
«Вот стоят они, вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей. Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами?
Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду… О горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды; приближается время самого презренного человека, который не сможет презирать даже самого себя.
Они думают, что холоден я и что говорю я со смехом ужасные шутки. И вот они смотрят на меня и смеются, а, смеясь, они ещё и ненавидят меня. Лёд в смехе их; очевидно, я слишком часто слушал зов ручейков и шелест листв дерев…
И вот! Я не верю своим глазам! Желая увидеть их души, непрестанно смотрю, откупориваю сосуды их тел и наконец вижу: это – бал! Я на балу у неправдоподобных!
Вот этот в толпе – ухо! Ухо величиною с человека! Смотрю ещё пристальнее: и действительно, за ухом двигается ещё нечто, до жалости маленькое, убогое и слабое, сотрясаемое смехом. И поистине, чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле – и этим стеблем был человек! Вооружась лупой, можно было даже разглядеть маленькое завистливое личико, а также отёчную душонку, которая качалась на стебле этом. Народ же утверждал, что большое ухо не только человек, но даже великий человек, гений. Но никогда не верил я народу, когда говорил он о великих людях, – и я остаюсь при убеждении, что это – калека наизнанку: у него всего слишком мало и только одного чего-нибудь слишком много. Но много не означает безмерно, как безмерен бог. Этот же судит обо всём! Но, и с ещё более умным видом, рассуждая о немногом, как он может судить о нём, если не знает, какое место это немногое занимает во всём, не зная ничего обо всём, о безмерности?
Или вот – иной, у которого нет головы, а глаза таращатся из области желудка; их взгляд уже давно заблудился в его складках, и теперь у него остался единственный выход – набить утробу до икоты, чтобы расправить стенки шлюза к кишкам и вздохнуть, найдя наконец выход.
А вот и те, чьи подёрнутые свинцовым отравлением суставы рук утеряли почти все степени свободы, кроме необходимых для того, чтобы только загребать к себе, к себе, к себе…
Какое жуткое зрелище струпьев человеческого разума, тяжелейших приступов умофобии и глупофилии! Я – среди людей, как среди обломков будущего, – того будущего, что вижу я. Нет пастуха, одно лишь стадо! Неправдоподобные! Утомлённые миром, который тем и похож на человека, что и у него есть свой зад!
Когда рога оленя поднимаются над зеленью, они кажутся засохшим деревом. Когда сердце речаря обнажено в словах, говорят, что он безумен. Они считают меня безумным!»
Услышав крик толпы, Заратуштра очнулся от своих горьких мыслей и увидел падающего к его ногам канатного плясуна.
Осёл для трупа
«Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратуштры. Он не поймал человека, зато труп поймал он», – разговорился Спитама сам с собой. Толпа молча отступила, а Заратуштра, взяв труп канатного плясуна себе на спину, пустился в путь. И так подумал он, через сто шагов решив передохнуть: «Вот судьба всех ослов, на спинах которых в города въезжают пророки».
15
Бóльшая часть этого текстового блока – и не Ницше и не моя: приводятся данные из журнала «Знание-сила» за 1989 год об итогах исследований советских приматологов в сухумском обезьяннике; «не забыт» и Велимир Хлебников.
16
В точности как при выращивании монокристаллов по методу поляка Яна Чохральского (открытие 1916 года): например, при вытягивании из расплава кремния заготовки для создания Si-подложки процессора ПК, а также всей элементной базы микроэлектроники сегодня.