Клевета

Но напрягшаяся плоть вдруг опала. Женщина взглянула на него сверху, испуганная и немного обиженная. Он отпихнул ее от себя и встал. На языке стало кисло, и он, поморщившись, налил вина из кувшина и выпил одним глотком. Взяв в руки кошелек, он высыпал из него пригоршню монет и швырнул их женщине. Сверкнув, они со звоном упали на соломенную подстилку.

Женщина, ни слова не говоря, собрала их, натянула рубашку и грубое холщевое платье, сунула ноги в деревянные башмаки, вынырнула на улицу.

— Милорд!

— Что там еще? — заорал Кортни, и паж вздрогнул, словно ожидая удара.

— Вас хочет видеть какой-то человек, милорд. Он сказал, что у него срочное поручение.

— От кого он?

— Не сказал, милорд. Велел передать, что он скажет об этом вам одному.

Дюран отпихнул мальчишку и вышел в палящий полдень. Рейтузы у него болтались развязанные, куртка была расстегнута, но здесь ему некого было стесняться.

Под деревом на каком-то тюке сидел тощий, смуглый человек с проворными глазами. Он ел маслины и беззаботно-равнодушно выплевывал косточки, стараясь, чтобы они отлетали как можно дальше. Увидел Дюрана, он приподнялся. — Я к вам по поручению, сэр Кортни.

— От кого? — Дюран хмуро почесал волосатую грудь.

— От моего господина, — человек, видимо, решил, что такого объяснения вполне достаточно, и потом, повернувшись, засунул руку в тюк.

— Я тебя никогда раньше не видел? — Дюран, нахмурившись, разглядывал его.

Человек пожал плечами.

— Не знаю. Сегодня я там, завтра здесь, — он вытащил пергамент и передал его Дюрану, после чего вновь принялся за маслины.

Кортни Дюран прочитал послание раз, второй, третий, и ленивая улыбка пробежала по его лицу Он оглянулся через плечо на крепость, нависшую над ним, как грозное видение, и улыбнулся еще шире.

— Интересное предложеньице! — проворчал он. — Можешь передать лорду де Жерве, что его план мне по душе. Сумма, названная здесь, меня, вероятно, вполне устроит. А общими силами мы, прибегнув к хитрости, вполне можем рассчитывать на положительный исход. Я буду с нетерпением ждать его появления.

Оливье кивнул, встал на ноги и, закинув свою котомку на спину чалой кобылы, неуклюже вскарабкался на нее. Он пустил лошадь рысью и вскоре пропал из вида.

Кортни Дюран зашнуровал рейтузы, застегнул крючки на кафтане, чувствуя, как солнце печет в спину. Это и в самом деле был интересный и заманчивый план: уже получив свое за то, что доставил леди и ее ребенка де Боргарам, теперь он мог получить кругленькую сумму за содействие в их освобождении. Он громко засмеялся и почувствовал, что кислая отрыжка — следствие обжорства — больше не мучит его.

Казалось, эта чернота — навечно. Она засасывала, и только мертвая хватка пальцев, не выпускавших холодное стальное кольцо, помогала Магдален сохранять чувство реальности. Ноги затекли от долгого стояния, но сесть она не могла: во-первых, боялась выпустить кольцо, во-вторых, под ногами была вода, а может быть, и что-то похуже. Так она и стояла, врастая спиной в склизкую стену, когда наверху загремел, открываясь, люк, звук этот в абсолютной тишине так напугал ее, что она невольно выпустила кольцо и упала вперед на колени. Руки погрузились в вязкую жижу, и она закричала во весь голос. Но она больше никуда не падала, а откуда-то сзади возник свет. На минуту глаза ослепли, нос защипало от смоляного чада и вони горелого сала. Магдален с усилием поднялась на ноги, но прежде чем успела сориентироваться в пространстве, ее подхватили сильные руки и вытащили из подземелья. Плита с грохотом легла на прежнее место, и Магдален оказалась в коридоре.

Те же двое солдат равнодушно смотрели, как она борется с рыданиями, и ждали, пока она придет в себя и сможет встать на ноги. Она увидела, что ее комнатные туфли испачканы какой-то вонючей жижей, так же как подол платья и накидки, а руки черны от грязи. Стражники спокойно взирали на ее перекошенное от ужаса и отвращения лицо, но они привыкли к таким сценам, и на их тупых лицах не промелькнуло и тени сочувствия.

Они повели ее обратно, вверх и снова вверх, навстречу свежему воздуху, в коридоры, по которым гулял ветер, где даже каменные стены были теплее, поскольку видели дневной свет. Но сейчас на воле была глухая ночь. В узких окнах-бойницах Магдален ничего не увидела — только черноту, лишь изредка мелькала, кольнув глаз, серебристая звезда. Стражники подошли к дверям, открыли их и впустили Магдален в ее келью.

Там находилась сестра Тереза с отчаянно воющей Авророй на руках, а у дальней стены ходил взад-вперед Шарль д'Ориак. Уловив в ее глазах ужас и поняв, как она потрясена, он удовлетворенно улыбнулся.

— Ребенок голоден, — сказала монахиня, протягивая ей младенца.

Магдален поглядела на свои руки. Она не могла коснуться ребенка, пока на ней была эта невообразимая грязь. Не сказав ни слова, она зашла в гардеробную. Вода в кувшине оказалась холодной, но Магдален начала отскребать руки, преодолевая изнеможение — не столько физическое, сколько душевное. Отмыв руки, она взяла Аврору и пристроила ее на коленях, не замечая уже ни грязных ног, ни замаранного жижей подола. Когда ребенок ухватил грудь, невольное умиротворение овладело ею. Она старалась не глядеть на кузена, в упор изучающего ее. По мере того как ребенок насыщался, чувство реальности вновь начинало возвращаться к ней.

Когда ребенок утолил голод, а она более менее пришла в себя, Шарль д'Ориак снова открыл дверь.

— Уведите ее вниз.

Двое солдат вошли в комнату.

— Нет!.. Пожалуйста!.. Я не могу!.. — она услышала свою мольбу, но ее уже тащили куда-то, и ничего нельзя было сделать, ничем себе помочь.

Кузен дотронулся до щеки, на которой горели следы от ее ногтей, и молча посмотрел ей вслед.

Стражники отвели ее обратно вниз и вновь бросили в кошмарную тьму — без времени и границ.

В десяти милях от Орлеана лежало в канаве полуразложившееся тело посыльного, который должен был доставить в Каркассон сообщение о том, как закончился поединок между Эдмундом де Брессом и Гаем де Жерве. Труп валялся там, куда его бросила шайка воров, и новости, которые он должен был принести, навсегда оказались похороненными в почерневшем от солнца и ветра черепе.

Под покровом ночи люди Гая де Жерве и Эдмунда де Бресса без всяких церемоний и шума соединились с отрядом Кортни Дюрана недалеко от крепости. Поскольку никаких знаков отличия на них не было, поутру дозорные на башнях Каркассона остались совершенно спокойными, поскольку разбойничья армия, состоявшая на службе у де Боргаров, разбила здесь свой лагерь уже два дня назад.

17

Ноющая боль в суставах неожиданно прошла, уступив место тяжелому оцепенению. Ноги потеряли всякую чувствительность, окоченев в ледяной воде, в которой Магдален стояла по щиколотку. Какое-то время она еще чувствовала, как что-то ползает внизу, задевая юбку, но затем окончательно впала в беспамятство, время от времени ощущая только холодное стальное кольцо в руке. Когда крышка люка поднялась, она не могла двигаться, и стражники вынуждены были спуститься, чтобы разжать ее судорожно вцепившиеся в кольцо пальцы.

Ноги не слушались Магдален, и висели, судорожно скрюченные, пока стражники тащили ее по переходам и лестницам. В конце концов один из стражей взял ее на руки, и она, безвольная, только бессмысленно глядела на стены и потолок.

День был в разгаре, и, оказавшись в келье, она зажмурилась от солнечного света, и комната, еще вчера казавшаяся ей темной и мрачной, теперь была словно залита светом. Еще за дверью она услышала плач и крики Авроры, и тело ее мгновенно соединилось с сознанием. Вместе с сознанием вернулись страх и понимание невозможности оградить себя от нового пребывания в подземелье, если тюремщики решат опять ее туда отправить. Поэтому, повинуясь женскому инстинкту, она не показала вида, что пришла в себя, и оставалась вялой и неподвижной вплоть до того момента, когда стражник внес ее в келью.