Клевета

Так вот что за секрет хранил от нее Гай де Жерве. Теперь ей стало понятным многое… та ужасная первая встреча с отцом, когда Джон Гонтский оттолкнул от себя одиннадцатилетнюю дочь, его постоянное отвращение к ней, странные, уклончивые замечания Гая де Жерве о ее сходстве с матерью. Ей стала наконец понятна сила ее женского очарования: жадные взгляды придворных ее отца, вожделение ее кузена, желание, горевшее в глазах главаря разбойников, страстная влюбленность и чувственное влечение, которое испытывали к ней Эдмунд и Гай. Это была та же сила, что и сила ее матери. Она — дочь Изольды де Боргар, и эти люди, родственники Изольды и ее родственники, надеялись использовать ее также, как раньше использовали Изольду.

И вся любовь к ней Эдмунда и Гая внезапно потускнела, как старая, позеленевшая, испорченная медная монета. Так вот, значит в чем суть ее? Магдален вновь испытала те же чувства, что в тот далекий день, когда Гай де Жерве впервые открыл ей, что Джон Гонтский — ее отец. То же самое отчаяние, замешательство, та же засасывающая безнадежность охватили Магдален, но только теперь рядом не было человека, который способен ее успокоить, утешить и бережно подвести к пониманию и признанию того, что случилось.

Впрочем, и она сама уже не была ребенком. И на этот раз не может позволить отчаянию захлестнуть ее целиком, она достаточно взрослая, и ей не нужен теперь всемогущий покровитель и опекун, чтобы вернуть чувство реальности и ощущение жизни. У нее была ее суть, и она за эту суть уцепилась, стоя лицом к лицу с этими до жути похожими на нее людьми, людьми, поведавшими ей, что она принадлежит им, и считавшими, что она будет служить тем же целям, что и ее мать. Но она не желала вступать на ту же порочную стезю, что и ее мать, и потому сказала:

— Нет.

И тут же, вскрикнув, отпрянула — кинжал вонзился в край стола в дюйме от ее живота.

— Выдерни и верни мне, — приказал Бертран, все так же холодно и спокойно. Она подчинилась, поскольку ясно представила, что может произойти в случае отказа. Магдален вырвала лезвие, и, когда она толкнула его по столу в направлении хозяина, острие кинжала сверкнуло в свете свечей.

— Мне уже начинает надоедать эта игра, племянница, — небрежно сказал Бертран, протирая рубиновый глаз об рукав. — Берегись.

— У меня есть муж, — дрожащим голосом начала Магдален.

— Эдмунд де Бресс мертв, — это заговорил Шарль д'Ориак. Он до сих пор стоял сзади, но сейчас обошел стол, чтобы видеть ее лицо. — Ты знаешь, что он мертв. Он вызвал твоего любовника, человека, осквернившего его брачную постель. А исход у такого поединка может быть только один, и он тебе хорошо известен.

— Гай де Жерве не способен пролить кровь Эдмунда, — она сказала это с абсолютной убежденностью и вдруг почувствовала, как насторожились де Боргары; было очевидно, что такое им просто не могло прийти в голову. Это открытие приободрило ее, и неосторожный приступ гнева вновь прорвался наружу. — Причинив зло Эдмунду, по крайней мере, считая, что он сделал это, лорд де Жерве никогда не станет лишать его жизни в честном поединке!

— Что за чушь! — воскликнул Шарль, но все уловили оттенок неуверенности в его голосе. — Какой у него остается выбор: его вызвали на поединок и либо он умрет, либо лишит жизни слабейшего?

Магдален подняла на него глаза.

— Я не знаю, какой у него будет выбор, тихо вымолвила она, — но знаю, что он предпочтет свою смерть смерти Эдмунда.

Это была истинная правда, произнести вслух эти страшные для Магдален слова было невыносимым мучением, но тем убедительнее они прозвучали. В комнате по-прежнему царило молчание, однако характер его совершенно очевидно изменился. Магдален почувствовала, что Шарль встревожен.

— Гонец с подтверждением о поединке все еще не прибыл? — Бертран приподнял бровь.

— Пока еще нет, — ответил Шарль. — Но его могло что-то задержать в дороге. Но разве могут быть сомнения в том, какое известие он принесет? Разве найдется дурак, который предпочтет собственную смерть смерти другого?

Он пытался говорить небрежно и держался внешне беспечно.

— Вы этого не можете представить, так? — Магдален с презрением посмотрела на него, а затем перевела взгляд на лица тех, кто сидел вокруг стола. От волнения она забыла про свой страх, осознав неожиданно, что узы родства с де Боргарами не идут ни в какое сравнение с теми узами, которые связывают ее с лордом Беллером, Гаем де Жерве, Эдмундом де Брессом и даже с Джоном Гонтским. Эти люди определили ее представления о чести и бесчестье, ее понимание того, что хорошо и что плохо, и они научили ее тому, что всегда следует выбирать первое, даже если оно мешает достижению твоих целей.

— Ни один из вас не в состоянии этого понять! — выпалила она в гневе. — Потому что это называется честью, что это такое, вы не знаете, или просто…

Кинжал вонзился в дверь за ее спиной, пролетев у самого уха, так что она даже почувствовала колебание воздуха. Щека ее вспыхнула, а глаза при мысли о том, что могло сейчас произойти, непроизвольно зажмурились.

К горлу подступила такая внезапная тошнота, что Магдален испугалась, как бы ее не стошнило прямо на стол. Однако, она переборола себя, крепко сжав зубы и страшным напряжением воли изгнав из памяти воспоминание о пролетевшем в дюйме от ее щеки.

Лицо Магдален посерело, губы стали синими, и пятеро мужчин не без интереса следили за ее внутренней борьбой. Всем им был хорошо знаком страх перед кинжалом хозяина замка. Даже они, привыкшие к таким шуткам, боялись этих диких выходок главы семейства и тех ран, которые за ними следовали.

Когда Магдален наконец открыла глаза, одержав победу над собой, во взглядах тех, кто смотрел на нее, она смогла заметить пусть очень слабое, но уважение. Впрочем, оно тут же испарилось, стоило Бертрану заговорить вновь.

— Дочь Изольды, отныне ты принадлежишь к семье своей матери. Ты будешь, как мать, вместе с нами трудиться на благо Франции и на благо нашего семейства. Твой двоюродный брат Шарль выразил желание помочь тебе встать на путь служения делу де Боргаров. Как только прибудет гонец с подтверждением о смерти твоего мужа, ты обвенчаешься с кузеном. Ну а пока… — Он многозначительно взглянул на д'Ориака и пожал плечами. — Ну а пока представим все связанные с этим вопросы решать самому Шарлю.

Магдален, онемев, в ужасе замотала головой. На протяжении последнего часа ее страх перед д'Ориаком был подавлен необходимостью во всеоружии противостоять этим людям, сохранить свою сущность, спастись от греха, в который они намеревались вовлечь ее. Но сейчас весь кошмар ситуации отчетливо предстал перед нею. Она оставалась совершенно бесправной и беззащитной в руках кузена, и тот мог поступить с ней, как захочет.

Она невольно взглянула на него, и он заметил страх в ее глазах. И тогда в его собственных глазах заиграли огоньки сладострастия, столь знакомого ей из прошлого, а лицо выражало холодное удовлетворение человека, достигшего наконец долгожданной цели.

— Я никогда не поклянусь в верности вашему семейству, — голос у Магдален срывался, но она сумела заговорить, преодолев страх.

— Теперь это дело твоего кузена, пусть он убеждает тебя… как сможет. Бертран слабо усмехнулся. Он, казалось, устал от затянувшегося спора. Поднявшись из-за стола, он подошел к камину, на котором стояли кувшин с вином и кружки с крышками. Налив, он жадно осушил кружку. — Убери ее отсюда, отведи назад, нам больше не о чем говорить в ее присутствии.

Шарль д'Ориак почтительно поклонился дяде, потом обернулся к Магдален.

— Кузина, — сказал он со скрытой насмешкой, — мы пойдем?

Он двинулся к двери, из которой все еще торчала ручка кинжала, напоминая о той фантасмагории, которая разыгрывалась здесь в течение последнего часа.

Итак, она свой выбор сделала, но какую разновидность ада приготовил для нее этот человек? Она пошла за Шарлем, подобрав накидку, словно ей было глубоко отвратительно, если к нему прикоснется хотя бы шелк ее платья. Ее невольное брезгливое движение не укрылось от глаз Шарля, и его улыбка стала еще более тонкой.