Страница 3 из 13
– Кваздапил, это я, – донеслось снаружи.
Все же, опять Гарун. Точнее, не опять, а впервые по-настоящему, но после наползающих друг на друга ночных картинок…
– Привет, – сказал я, распахивая дверь.
Моя рука осталась на месте, и правильно: встречного движения не произошло. Застывшая фигура не двигалась, на меня с болью глядели черные глаза.
– Я верил как тебе брату. А ты… – В поднятой к поясу руке блеснул нож.
– Сожалею. И все понимаю.
Я смотрел на Гаруна спокойно. Мне было все равно. Я знал, что будет дальше. События можно подкорректировать, но нельзя изменить. Я был готов к худшему: за вину требовалось ответить.
Я прошел в комнату и опустился на край кровати, Гарун нервно бухнулся рядом. Говорить было не о чем.
– Слушай… – Гарун старался на меня не глядеть. – Никогда не спрашивал… А почему «Кваздапил»?
– Старая история. Подождешь, пока я посещу некое небольшое заведение? Понимаешь, только что встал, а говорить о серьезном с переполненным мочевым пузырем…
Гарун кивнул.
Я вышел в туалет. Последний раз в жизни. Последняя струйка. Последний взбрызг и последний взгляд на унылого «дружка» – не бывать ему снова большим и крепким. И вообще больше нигде не бывать.
Внутренний голос подсказал, что «не бывать» – плата за то, что однажды побывал где не надо.
В то время мне и ему казалось, что надо. Жизнь дана, чтобы жить. А с другой стороны, люди умирают именно из-за того, что живут. Где найти грань равновесия? Совесть говорит одно, жажды жизни – другое. Закрыться дома и не жить? Скучно и неприятно. Пуститься во все тяжкие? Это приятно и нескучно, но грозит бедами, от которых скучно или неприятно будет позже, причем либо очень скучно, либо очень неприятно. Уход в виртуальность – тоже не выход, это те же «нескучно и приятно», замещающие истинные «скучно и неприятно», как наркотик или алкоголь. Действуют временно, потом жалеешь о потерянном времени и упущенных возможностях.
Из комнаты донесся звонок моего телефона. Надо будет глянуть, кто звонил. А вообще – странно: мелодия похожа на ту, что выставлена на Гаруна, но он сидит в комнате. Не станет же он звонить мне, пока я туалете?
Очень даже станет. Например, если боится, что я взял телефон с собой, чтобы запросить помощи. Теперь он может быть спокоен.
Но зачем же так долго? Телефон надрывался, а Гарун не переставал мне звонить, хотя видел, где находится аппарат. Неужели так трудно нажать кнопку сброса?
Я открыл дверь, и меня будто кувалдой ошарашило. Вместо квартиры родителей я вышел в коридорчик съемной квартиры в областном центре, где для нас с Хадей все началось… и кончилось.
Я резко обернулся. Да, это вовсе не родительский дом, как можно было не понять, когда я входил в туалет?!
У меня что-то с головой. Гаруна здесь, естественно, нет, он никогда не был на этой квартире. Перед глазами – две двери, обе закрыты, а на дверной ручке кухни висит бейсболка Захара.
Я еще не сообразил, что это значит, когда шум нажатого мной слива закончился, сообщив миру, что туалет освободился и его посетитель, скорее всего, ушел. Дверь кухни приотворилась.
– Чего стоишь? – В образовавшуюся щель с соучастнической улыбкой просочилась Машка – в белых трусиках, свободной рукой прикрывая голую грудь. – Тоже не спится?
Во мне полыхнуло: я же запретил ей…
Стоп. Запрет был во сне. А в том сне, где они с Захаром, как в свое время выражался Тимоха, «гоняли лысого по подвалам и чердакам», все кончилось ремнем и приходом полиции.
– Не представляешь, как хочется тебе ремня дать.
– Только попробуй.
Машка закрылась в туалете, а я по-прежнему стоял на месте. В голове царил полный сумбур. Что было наяву, а что во сне? Если все предыдущее мне приснилось…
Хадя жива!!!
Мало того, она здесь, рядом. Нас разделяет всего лишь дверь.
Я с трудом переборол желание броситься в спальню. Это подождет, теперь у нас вся жизнь впереди. Я не повторю прежних ошибок. Надо узнать, что было правдой, а что нет, и действовать. Может быть, помолвка Хади – ночной морок, и на самом деле все намного лучше? А пусть даже и помолвка, теперь у меня есть время. Я пошлю папу с мамой свататься. Я не остановлюсь ни перед чем.
А еще надо вразумить пошедшую по наклонной плоскости сестренку. Захар – парень, может быть, хороший, но ей не пара. Тот, кто пара, нарисуется на жизненном горизонте через много лет, а заниматься тем, чем они занимаются (к тому же, в присутствии старшего брата и его невесты!), отныне запрещается. Хотят искать возможности – пусть ищут, а я буду всячески мешать. Человек должен думать головой, а не тем, чем он думает, когда думает, что обо всем подумал.
Встает проблема: куда среди ночи девать Захара? Во сне, когда я прогонял его, думалось только о «художествах» Машки, ничто другое не волновало. С Захаром могло что-то случиться, это легло бы на мою совесть.
Когда Машка вышла из туалета, я по-прежнему стоял в коридоре.
– Все еще у трусов ремень ищешь? Успокойся, прошли те времена, теперь мы взрослые и сами за себя отвечаем.
– Я взрослый, ты нет. Хочешь неприятностей? Если не хочешь, ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо. Дверь открыть.
Машка скривилась:
– Не строй из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там с Надей занимаетесь. Мы не глухие.
– Не твое дело, чем мы там занимаемся.
А чем, собственно? Мы-то как раз спокойно спим. И что значит «Мы не глухие»? Это как бы намекает…
А вообще…
Как же я красиво и самозабвенно говорил ей во сне: «Я тоже был неправ, такого больше не повторится. Принцип "Делай как говорю, а не как делаю" не работает. У меня есть обязанности брата, я обязан показывать пример».
Маша думает, что у нас с Хадей в физиологическом плане все кипит и пенится, я сам позволил так думать своими рассказами. Современный человек просто не поймет, что в одной квартире могут жить симпатизирующие друг другу парень и девушка, и при этом ничего физиологического между ними не происходит. Большевистская «теория «стакана воды» дала всходы – большевизм исчез, а теория живет и плодоносит. Переспать – как стакан воды выпить. Для Машкиного разумения это более чем нормально. Но это ненормально!
– Если можно тебе – можно и мне. – Машка шутливо влепила мне, «неразумному» братцу, ладонью по заднице. – Ты плохой мальчик. Ты обижаешь сестренку. И только попробуй сказать, что это не так.
Как же захотелось ответить именно в стиле «плохого мальчика» и действительно обидеть сестренку – как «плохую девочку», на роль которой она старательно нарывалась. Как можно не видеть границ, за которые лучше не заступать? Или МАшка нарочно выводит меня из себя? Для каких целей?
Взгляд у меня налился чем-то нехорошим, а дыхание стало тяжелым. Сестренку пробрало. Перестаралась, родимая. Она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться. Чтобы не смылась, я крепко схватил тоненькое предплечье – до боли.
– Завтра же вернешься домой, а сегодня чтобы ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть, а твоего приятеля выгнать из дома без штанов и денег. Кстати, когда… – я подумал и исправился, – если он матерится – каждый раз бей его по губам. В моем присутствии матерщины не потерплю и за последствия не ручаюсь. Иди.
Впервые увидевшая меня таким Машка юркнула за дверь кухни, и я, наконец, вошел в спальню.
Руки по-прежнему жаждали схватить ремень, в груди клокотало.
То, что предстало глазам, стерло эти ощущения напрочь.
– Наконец-то, – донесся из постели заждавшийся голос, и одеяло откинулось.
Я встряхнул головой. Протер глаза. Ущипнул себя – настолько сильно, что пришлось корчиться и скрежетать зубами.
Из кровати на меня недоуменно-недовольно глядела Мадина.
– Что с тобой? Не пугай меня, Кваздик, врача нам вызывать нельзя.
Я не верил глазам. В той же постели, где прошли счастливейшие часы моей жизни – где я лечил заболевшую Хадю, а она выхаживала меня после страшного избиения – лежала Мадина с родинкой и естественным цветом волос. Чувственное тело, казалось, только и ждало моего возвращения.