Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 17

Так что, на мой взгляд, именно этого одиозного персонажа тебе в Питере нужно больше всего опасаться. Он умен и реально опасен. А я тебе отсюда ничем больше не помогу, к сожалению. Но есть в Питере человек, который Абазу терпеть не может. На уровне рефлексов. Чувства сии у него остались к этой фамилии, благодаря взаимоотношениям с дядюшкой Алексея Михайловича. Зовут его Константин Петрович Победоносцев.

Абаза знал, что делает, уговоривая великого князя поддержать безобразовский прожект и лично горячо приветствуя его. Александр Михайлович, благосклонно выслушав пояснения Безобразова, сам берет его докладную записку и отправляется к царю. Спустя несколько дней Николай дает Безобразову аудиенцию. Многое, если не все, зависит от того, какое впечатление произведет на монарха отставной кавалергардский ротмистр. Если отрицательное, кто знает, может быть, самодержец послушает не Безобразова, Абазу и поначалу примкнувшего к ним адмирала Алексеева, а уговаривающих его оставить Японию в покое Ламсдорфа и Витте. Их цель на первый взгляд куда серьезнее – весь Китай. А не разборки с Японией и стоящими за ее спиной англичанами и американцами из-за Кореи и куска Маньчжурии.

Только того, что контроль над Кореей дает России контроль над одним из побережий Корейского пролива, Витте со товарищи не видят в упор! И тут нам придется с некоторым изумлением признать, что тупой, полубандитский по форме и планам раздела барышей проект Безобразова и Ко в действительности куда больше отвечает долгосрочным геополитическим интересам Российской империи, нежели незамерзающий порт Дальний на Ляодуне.

«Назамерзаемость» нашего Владивостока вполне гарантируется ценой постройки двух-трех ледоколов по типу «Ермака», а всего в семидесяти милях от него незамерзающая глубоководная бухта Врангеля, где сам Бог велел строить порт, особенно учитывая лежащие рядом угольные копи. Но не хотят видеть этого наши «профранцузы» и их заграничные партнеры. Для которых Дальний – это еще и прекрасный перевалочный пункт для ввоза, как в северный Китай, так и на наш Дальний Восток, французских товаров. На французских судах. От Сайгона до Дальнего приличному трампу одна бункеровка.

Но то, что Корейский пролив – это ворота на дороге России к южным морям, Китаю, Японии, Филиппинам, Индийскому океану, хорошо видят в Лондоне и Вашингтоне. Отсюда и их ответная реакция: договор с англичанами, фактически благословивший японцев на войну, и политическо-финансовая поддержка со стороны САСШ. Их цели на ближайшую перспективу совпали: Япония на Дальнем Востоке становится для англосаксов антироссийским буферным государством, таким же, как Турция на Ближнем Востоке.

Это пробки, затыкающие русским возможность ведения нормальной морской торговли, которая без поддержки военным флотом априори неконкурентоспособна. При этом для турок жизненно важно удержать Босфор: его захват русскими равен переносу столицы. А аннексия Кореи важна для Японии, как естественный путь к экономической стабильности в живущем по колониальным законам мире, и торная дорога в Китай для последующих захватов и грабежей.

Нерешенность вопроса «кто в доме хозяин» с этими двумя государствами-пробками была, есть и будет оковами на наших руках и ногах.

Поэтому идея Желтороссии – занятие Северной Маньчжурии, а затем и Кореи – сама по себе вовсе не столь авантюристична, как некоторыми представляется. И трудолюбивые руки там должны были быть не только корейско-маньчжурскими, но и нашими. Русскими, украинскими, белорусскими. Причина трудностей России в колонизации Дальнего Востока заключалась в том, что, в отличие от Маньчжурии, там мало пригодной для крестьян земли. Там густая тайга, задернелая почва, суровый климат. Где уж тут найти место для поселения миллионов? Тем не менее русские власти смогли довести численность населения Приамурья и Приморья с трёхсот пятидесяти тысяч в 1897 году до шестисот в 1904-м. И процесс переселения продолжается. Учитывая невыгодные климатические и географические условия края, это представляется огромным достижением.

В Северной Маньчжурии таких проблем нет. Китаем правит маньчжурская династия, и хотя ее правительство разрешило миграцию китайцев в Маньчжурию, случилось это только в 1873 году. Поэтому пока там живет не больше полутора миллионов человек. При этом тут и климат умеренный, и почва плодородная (о вечной мерзлоте и не слыхивали), и свободных от тайги земель в достатке, особенно в долине Сунгари. Поэтому люди в Желтороссию едут охотно. Один Харбин со стотысячным русским населением чего стоит…

Осознавал ли самодержец важность Кореи и Маньчжурии для России изначально, либо ему помогли советчики, не знаю. Но в итоге Безобразов произвел на государя самое лучшее впечатление. В мае 1903-го он назначен на должность статс-секретаря созданного Особого комитета по делам Дальнего Востока. Отныне Абаза, у которого он под колпаком, фактически определяет направление российской дальневосточной политики. С его подачи начальник Квантунской области адмирал Алексеев становится наместником на Дальнем Востоке и напрямую подчиняется императору, а не правительству.

В опалу попали главные противники проникновения России в Северную Корею. Витте в ходе дворцовых интриг удален с поста министра финансов и перестал играть какую-либо существенную роль в правительстве. Он назначен председателем кабинета министров. Новая должность смотрится декоративной, поскольку Витте уже не управляет финансами империи. Не удивительно, что наш мстительный Юлич с того времени возненавидел Николая всеми фибрами. Поддерживавший его министр иностранных дел граф Ламсдорф в кресле удержался, хотя его положение при дворе пошатнулось. От отчаяния Витте даже замыслил составить заговор с целью убийства Николая II. И его отчасти можно понять: сколько прожектов и обязательств рухнули разом!

Возникает вопрос: почему царь рубанул с плеча, а не воспользовался сложившейся ситуацией, дабы, пользуясь системой сдержек и противовесов, привести сцепившихся безобразовцев и франк-банкиров к неустойчивому равновесию, чтобы играть на их грызне и стричь с этого купоны? Почему сам подталкивал дело к войне? Ответ несколько неожиданный: не потому, что не видел выгод от этой игры, а потому, что боялся! Нет, не японцев, конечно. Не англичан, не французов и не немцев, которые в самом худшем случае, как ему казалось, смогут лишь откроить какой-нибудь лоскуток от его бескрайней империи. Он боялся за себя, за семью, за трон. И дело тут не только в разных предсказаниях и мистических откровениях.

Он инстинктивно чувствовал: самое главное – избежать внутреннего бунта. А как это сделать, если страна живет в кредит и фактически уже одним этим теряет свой суверенитет? И что с этим делать, если и доморощенным банкирам и капиталистам плевать на то, как живут в этой стране фабричные рабочие, что уж тогда говорить про французских ростовщиков? Если крестьянство «законсервировано» в общинной чересполосице, рубящей на корню надежды на интенсификацию сельхоза, и уже с весны 1902-го грабежи помещичьих усадеб исчисляются сотнями? Если система управления государством не имеет обратных связей и потому идет вразнос? Если «пятая колонна» в лице разномастных борцов за права и нацсвободы исправно и масштабно финансируется не только из Лондона и Парижа, но и доморощенными купцами-староверами до кучи?

Плюс, будто по заказу, подоспел еврейский вопрос, обострившийся из-за погромов и вылившийся в «объявление войны Романовым» со стороны крупных американских банкиров-иудеев во главе с самими Ротшильдами.

Евреи… Да, конечно, они взвинтили цены на хлеб и продукты. И на кредит. А что еще будет делать перекупщик и ростовщик, если в стране неурожай и бардак? Пенять ему на это – пытаться лечить симптомы, но не саму болезнь.

Не имея эффективного рабочего и антимонопольного законодательства, не обложив налогом наследства, не решив вопросов интенсификации сельхоза, империя закономерно оказалась на пороге социальных потрясений. Чего, как оказалось (удивительно, да?), ни сам самодержец, ни его окружение не хотели. Только решать все вышеперечисленные проблемы не торопились, поскольку тогда пришлось бы «прижимать» помещиков, промышленников и банкиров. А этим деятелям делиться не хотелось. Могли и прибить реформатора.