Страница 7 из 10
– Какая мерзость…
– Мирская молва – морская волна. Багирский свет охотно донёс шуточку до семьи, попутно прибавляя свои каламбуры. Елена Николаевна лично поделилась со мной некоторыми, несколько сдерживая смех из приличия. Мне более запомнился – «дети – цветы жизни, а наша Лена не видит газона». Прошло два дня. Весна, вечер пятницы… Отец того ребёнка курит в домашнем халате. Тут, как обычно, во двор заезжает Елена Николаевна… Под халатом оказалась разгрузка! Он достал два охотничьих обреза, и, (главный момент!) не вынимая сигареты изо рта, всёк пальбу по-македонски… Вдогон заревевшему внедорожнику разрядил магазин из полуавтоматической сайги 12-го калибра. Елене Николаевне картечь пробила трахею, сняла бровь, прошила голень и бедро. С тех пор дышала как сопящий котенок, обаятельно прихрамывала. Кто был в неё влюблён, совсем врезался по уши.
– Это всё правда?
– Этого мужика знаю. Абрам Молотов, сержант советского стройбата. Затем ветеран каких-то мутных политических конфликтов. Дома у него по запчастям лежал многозарядный гранатомет. Пожалел соседей. А может, детали пропил… После задержания Абрама полиция ещё неделю искала второй обрез. Очевидцы в один голос – «по-македонски». Но не нашли, и всё тут. Уже догадываешься откуда у Аслана гладкоствол…? Ни одному следователю в голову не пришло искать ружьё у того, чью мать из него пытались застрелить. Он, видно, вышел в тот день встретить маменьку, а потом засел в кустах. – продолжал Валентин. – Абрам, может, уже бы освободился. Если бы не презабавное обстоятельство. На пассажирском месте сидела подруга Елены Николаевны. Ты не поверишь – любовь Абрама со школьной скамьи. Он постоянно писал ей старомодные письма, которые та читала через одно, обычно в компании, под цельный хохот. Последнее – за месяц до произошедшего. «Как ты, бьющий мой ключ? Цветущая моя орхидея…». Настасья в ту пятницу сидела со стороны огня. Он не видел, что каждым спуском всю картечь посылал ей. Елена Николаевна была как за подушкой. – говорил он. – Вдовец Настасьи, кстати, делец из девяностых. В лихие годы двоих человек довёл паяльником. Ныне серый кардинал нашего города. Настасье руки целовал. Елене Николаевне тоже, но втайне. Давно его не слышно. Что-то ты меня заговорил.
– Чёрт ногу сломит… – сказал Гриша.
– Это я тебе рассказываю, что считаю нужным. О королеве ещё такие истории были, которые ты никогда не услышишь. Тем не менее, бывшие прямо в твоём городе. Конечно же, Аслана это не оправдывает. Он сгноил свою мать лишь из того, что ему стало выгодно, чтобы она закруглилась. Он одной с ней крови. Мажор и нечисть. Таких как он нельзя жалеть.
– То есть ты изначально хотел его кинуть?
– Ему ничего не принадлежит в этом мире. Не кинуть, а сохранить что-то от его рук.
– И куда пошли бы эти твои деньги?
– У меня кондитерская фабрика. Шоколадный дом «Лязгунов».
Гриша посмеялся.
– Что по-твоему смешного?
– У меня девушка любила сладкое…
– Вот видишь… Я уверен, что-то произошло, пока Аслан был в Москве. Он куда-то постоянно ходил. Мне нужно с ним поговорить.
– Возможно, в следующий раз. – ответил Гриша.
IX.
Прозвенел будильник, Гриша стал собираться на работу. С самого утра мысли его не отпускали. В маленькой его жизни что-то рокировалось… Голова разбухала, ничего не укладывалось. Гриша работал в полузабытьи. Дважды сел не на тот транспорт.
Была очередная доставка. Две корреспонденции в офис, до двери. Пригласили на чай, пока ищут печать. Гриша любезно отказался, присел в вестибюле. Подслушал разговор:
– …каждый день приходил ровно в четыре часа дня и брал десять килограмм пряников. Кассир смотрела недоуменно и доброжелательно. Упреждая всякий вопрос, говорил: «варю наркотик». Так продолжалось девять дней. На десятый его ждал наряд полиции. Останавливают на выходе: есть основание предполагать наличие запрещенных веществ по месту вашего проживания. Он говорит: нет никаких веществ. Проходят в подъезд. Понятые, следователь там, кинолог. Вся толпа поднимается на этаж. Открывается дверь. В квартире стоит кровать, чайник и уложен центнер мятных пряников «яшкино».
– А дальше?
– Всё. Сто килограмм мятных пряников. Полиция из вредности конфисковала пару упаковок к чаю. Потом сам съел килограмм двадцать. Остальные засохли. Вынес их на улицу и высыпал в песочницу. Дети с нескольких дворов сбежались. Друг другу глаза повышибали, разбили в доме окно, вся улица была в крошках… В следующем году от армии упорно косил по дурке. Сказали здоров. Вот, в июне вроде дембель был.
Другой сотрудник тут же вставил свою историю:
– Вспомнился мне один блажной из детского лагеря. Диабетик… Ни на какие мероприятия с отрядом не ходил, в это время оставался в палатах один. Как-то в холле созвали собрание по поводу – кто ест зубную пасту… Пацаны пожимали плечами, хотя сами уже вычислили. После любых мероприятий рядом с ним и стоять было свежо. К тому же постоянно пердел. После собрания дождались когда вожатых не будет; заперлись с ним в палате и наказали – тот съел две тубы колгейта… Зубная паста «солдат». Увезли на скорой с желудком. Приезжали родители. Раскрутили до того, что его, мол, весь сезон пастой кормили. В итоге досудебное урегулирование. Диабетик, говорят, купил себе приставку…
Скоро к Грише вышел менеджер с печатью. Гриша выдал корреспонденцию и поехал на следующий адрес. Проработал до вечера и снялся со смены.
X.
Стояла молчаливая июльская ночь. Проезжали одинокие автомобили. В офисе при шоколадной фабрике горели окна. Что-то происходило. В кабинет Валентина зашёл помощник с непонятным известием.
– Какая к чёрту Кабакова? – Валентин, развалившись в директорском стуле, повернулся к Махору.
– Александра. Так звать.
– Кто ещё такая?
– Понятия не держу. – сказал Махор. – Прилетела в город по «семейному вопросу». Какая-то делюга в Багире полыхает.
– Семейному вопросу? Что? Ишь, Кабакова…
Валентин развернул конфету и потащил ко рту, как замер напрочь.
– Ты чё, шоколатье?
– Отчество?!
– Что?
– Кабаковой. Отчество!
– Даниловна. – хлопал глазами Махор.
– Блять! – вскочил Валентин, что стул слетел с колёс. – Поднимай наших! Звони всем! Пусть Робот бьёт детские дома! Все до единого!
– Чего наэлектризовался? Кто это?
– Дочка это Елены Николаевны! Хули ты цветёшь, фикус! Бегом поднимай всех!
– Ооо… Елена Николаевна!.. – протянул Махор. – С какой целью?
– Крепить её будем! Крепить!
– Шаткий ход, шоколатье. Зубки пообламаем…
– На, блять! – Валентин сложил в ладони Махору два тканевых свёртка размером с мыло, но очень тяжёлых.
– Что это ещё такое? – не успел Махор окончить вопрос, как из директорского стола Валентин достал револьверный гранатомёт шестой номенклатуры.
– Вопросы?!
– Ебаться-улыбаться…
– Поднимай всех говорю, ищите Кабакову!
– Как хоть выглядит?
– Плевать!
Гриша допивал у себя дома чай. Была полночь. Не спалось. Скоро известие про Аслана успокоило свои вопросы и потеряло цвет. Гриша снова думал о том, что казалось ярче с каждым днём: «да что со мной такое? Это ужас… Я думал, вышел из этого возраста…». Выпил таблетку.
Гриша в самом деле не понимал, что с ним происходит. Догадывался, конечно, но ему становилось смешно и жалко от мысли, что незнакомая девушка лишила его сна не просто с первого взгляда, а взглядом мгновенным, пренебрежительным и одним единственным… Вдруг раздался звонок в дверь. И тотчас дверь загудела от настойчивых, свинских ударов. Гриша подскочил, опрокинув на себя кружку и залившись остатками чая. На площадке стояли двое, что-то не могли поделить. И толпа поднималась на этаж.
– Отцепи уже гранатомёт, придурок… – послышалось за дверью.
– Гранатомёт?! – Гриша сорвался на вопль.
– Гриша! – разошлось эхо Валентина. – Это ты? – Он прижался ухом к глазку. – Гриша! Надо поговорить. – слышалось прямо за дверью. – Я слышу что ты не спишь! Я считаю до пяти. – сказал Валентин, всматриваясь в глазок. – Раз. Два.