Семь порочных дней

— Вы гадкий, несносный человек!

— Это сейчас вы так говорите. Посмотрим, как вы запоете, когда близко столкнетесь с моим физическим совершенством. — Он не спеша обошел кровать и направился к Минерве.

Они поменялись ролями, и теперь уже мисс Хайвуд отступала назад, пока не коснулась спиной стены и, словно ребенок, которому некуда бежать, закрыла глаза.

— Прекратите читать. Пожалуйста.

Продолжая неторопливо приближаться, виконт снова перелистнул несколько страниц.

— Бог мой! Тут море описаний! Проказливые локоны моих волос! Мой чеканный профиль! А глаза у меня словно… словно алмазы?

— Не настоящие алмазы. Бристольские.

— Что это такое?

— Это такие каменные образования. Снаружи они выглядят, как обыкновенные булыжники — круглые, коричневато-серые. Но если их расколоть, внутри они заполнены кристаллами, сияющими сотнями оттенков.

И зачем она перед ним распинается? Этот человек ее даже не слушает, а продолжает читать.

— «Никто вокруг не подозревает о нашей связи. Стороннему наблюдателю может показаться, что Пэйн заговаривает со мной только лишь для того, чтобы поддразнить. Но за его насмешками прячется глубокое чувство. Я это знаю. Мужчина может флиртовать равнодушно, даже пренебрежительно. Но он никогда не поддразнивает женщину, если ее не любит». — Виконт пронзил Минерву взглядом: — Это же мои слова! Это наглый плагиат!

— Мне очень жаль, но выдумывать неправду мне труднее, чем вам. — Она всплеснула руками. — Да и какая разница? Эти слова были ложью и тогда, когда вы их произнесли, и тогда, когда я их записала. Неужели вы не поняли? Это фальшивый журнал. Все в нем обман.

— Только не эта часть, — Пэйн ткнул пальцем в середину страницы. — «Мы целовались, и он попросил меня называть его по имени — Колин».

Он вперил в нее непроницаемый взгляд. Сердце Минервы заколотилось, и она качнулась к виконту, на какой-то миг ошеломленно подумав, что сейчас, возможно, он ее снова поцелует.

Она надеялась, что он поцелует ее опять.

Но Пэйн этого не сделал, и Минерве показалось, что издалека донесся чей-то смех.

— Да, мы целовались, и вы просили называть вас по имени. А между тем, вы даже не можете вспомнить, как меня зовут. — Она вырвала тетрадь из его рук. — Полагаю, теперь вы сторицей вознаграждены за потраченное на меня время? Уверена, вы уже исчерпали сегодняшнюю долю насмешек надо мной.

— А можно немного позаимствовать из завтрашней?

— Нет! — она резко захлопнула дневник и засунула его обратно в чемодан.

— Будет вам! Не расстраивайтесь! Вы же сами сказали, что этот дневник написан

нарочито нелепо.

— Да, но не это меня так расстроило. — Тут она была не совсем правдива — честнее было бы сказать: «Не только это». — Плохо, что я оставила в «Рубине королевы» другой дневник. Тот, настоящий, со всеми последними измерениями и наблюдениями.

— А я думал, у вас целая куча всяких научных записей.

— Это так, но мой доклад без тех данных будет менее убедительным.

Он замер.

— Насколько?

— Не волнуйтесь. — Минерва выдавила улыбку и погладила гипсовый слепок в чемодане. — Пока у нас есть вот это, пятьсот гиней вам гарантированы.

— Что ж, — отозвался Колин. — Хвала небесам за Франсину!

Он тяжело вздохнул, провел рукой по волосам и подумал: «Что я творю, черт возьми?» Когда там, у обочины дороги, эта девица выдвинула свой ультиматум, у него не осталось выбора, кроме как сопровождать ее. Этого требовала элементарная порядочность. Но он весь день ждал, что мисс Хайвуд образумится, откажется от этого сумасшедшего путешествия и потребует немедленно вернуть ее в Спиндл-Коув. Однако до сих пор ее решимость не поколебалась. И какая-то странная сила не позволяла ему покинуть спутницу.

Колин не знал, что это, черт побери, была за сила. Но честью или долгом назвать ее нельзя, ведь он сейчас находится на постоялом дворе с Минервой наедине. Тогда, может, желание защитить? Жалость? Острое любопытство? Но одно было ясно: дело не в пятистах гинеях.

Мисс Хайвуд вынула из чемодана большой сверток какой-то белой ткани.

— Что у вас там? — полюбопытствовал виконт.

— Постельное белье. Я не буду спать на этом, — она указала на кровать с грязным тюфяком, набитым соломой.

Колин смотрел, как Минерва разворачивает хрустящую белую простыню, накидывает ее на продавленный тюфяк, и, наклоняясь, расправляет, стараясь накрыть все четыре угла постели. Аккуратно подрубленные края простыни украшала изящная стилизованная вышивка. Но что именно было на ней изображено, разглядеть не удалось.

Мисс Хайвуд потянулась за вторым свертком. «Наверное, покрывало», — подумал Пэйн. Оно было украшено по краям тем же самым повторяющимся рисунком, а в центре красовался странный круглый узор размером с колесо от догкарта (22). Пока Минерва расправляла складки, Колин, склонив голову набок, рассматривал вышивку. Аккуратные стежки изображали что-то вроде свернувшейся кольцами змеи или, скорее, продольный разрез раковины улитки, но все внутреннее пространство этой раковины было разделено на десятки замысловатых полостей.

— Это наутилус (23)?

— Близко, но не он. Это аммонит (24).

— Аммонит? Что еще за аммониты? Звучит, словно название ветхозаветного народа, созревшего для кары небесной (25).

— Аммониты — это не библейский народ, — пояснила мисс Хайвуд со сдержанной снисходительностью. — Но их тоже что-то сражило.

— Сразило.

Она пристально посмотрела на собеседника.

— Сразило?

— С грамматической точки зрения, думаю, вы хотите сказать «сразило».

— С научной точки зрения я хочу сказать «вымерли» — именно это произошло с аммонитами. До нас дошли только их окаменелые останки.

— И вышитые на простынях изображения.

— Знаете, что… — Минерва сдула в сторону упавшую на лицо прядь. — Могли бы и помочь.

— Но ведь наблюдать за вами — такое удовольствие! — произнес Колин, только чтобы поддразнить ее, взялся за угол простыни и провел пальцем по стежкам. — Значит, вы сами это вышили?

— Да. — Судя по тону ответа, вышивание не было любимым делом мисс Хайвуд. — С тех пор, как мне исполнилось двенадцать, мать каждый вечер заставляла меня уделять час рукоделию. Я и мои сестры вечно что-то вышивали для своего приданого.

Приданое. Странно, но это слово задело Пэйна за живое.

— Вы взяли с собой свое приданое?

— Разумеется. Чтобы создать полную иллюзию побега с возлюбленным. А еще это самое подходящее место для хранения Франсины. Все эти свертки мягкой ткани просто созданы для того, чтобы хорошенько ее упаковать.

Какое-то сильное чувство словно толкнуло виконта в бок, но улетучилось прежде, чем он успел понять, что это было. Скорее всего, ощущение вины. Эти простыни предназначались для украшения брачного ложа мисс Хайвуд, а она застилает ими запятнанный, набитый соломой тюфяк на убогом постоялом дворе.

— Во всяком случае, — продолжала Минерва, — раз моя мать заставила меня вышивать, я настояла на выборе того узора, который был интересен мне. Никогда не понимала, почему девиц вечно вынуждают вышивать скучные цветочки и ленточки.

— Осмелюсь предположить… — Колин расправил простыню со своего края. — Возможно, потому что «ложе, усыпанное цветами» звучит восхитительно романтично, в то время как делить постель с первобытной морской улиткой — это отвратительно.

Минерва стиснула зубы.

— Можете спать на полу.

— Я сказал «отвратительно»? Я имел в виду «очаровательно». Всегда мечтал провести ночь с доисторическим слизняком.

Эти слова явно не убедили мисс Хайвуд.

— Я усердно трудилась над этой вышивкой. Пришлось произвести сложные вычисления, подсчитать сотни стежков, чтобы правильно вышить все до единой камеры этого аммонита. — Она провела пальцем по узору вышивки, расходящемуся спиралью от центра. — Это не просто случайный рисунок. Природа следует законам математики. Каждая камера раковины увеличивается в сравнении с предыдущей согласно определенной неизменной экспоненте.