Страница 3 из 7
– Какого? – спросил Константин.
Не успел я сказать, что требование может быть только одно – деньги взамен выдачи убийцы, как Виктор, опередив меня, выразил сомнение в том, что самому Константину ответ неизвестен.
– Известен, – согласился тот. – И я, если хочешь знать, спросил это только для того, чтобы Василий Сергеевич официально подтвердил или, наоборот, официально опроверг мое предположение о том, что речь в завещании от шестнадцатого апреля идет об увеличение числа наследников за счет анонимщика…
– Или увеличения доли одних наследников за счет других, – вставил Максим Валерьянович.
– Да, кстати! А кто-нибудь, кроме нас, ближайших родственников, еще указан в завещаниях? – Виктор повернул лицо в сторону Романова. – Есть такие?
Романов подумал и сказал: есть. Почесав кончик носа, обвел взглядом присутствующих и после не-большой паузы, во время которой, казалось, решал: имеет ли он право обнародовать эту информацию, кивнул в мою сторону.
– Вас ведь, кажется, зовут Игорь? Игорь Евгенье-вич Курочкин, если не ошибаюсь?
В этот момент я почувствовал, как у меня – Игоря Евгеньевича Курочкина – покраснели уши. Словно к ним приложили раскаленные камни и удерживали их до тех пор, пока кожа не запылала огнем.
– Вот это номер! – присвистнул Константин. – Игорек привез бабушку в деревню, называется.
– Анатолий оставил ему наследство? – Бабушка, как всегда, всё поняла последней, а когда поняла, ре-шила всё разложить по полочкам. – А какое, можно узнать?
Пообещав сообщить об этом через три дня, Рома-нов извинился за то, что не отправил мне личное при-глашение, и в двух словах объяснил причины своего поступка. Первая – он знал, что я и без его приглаше-ния приеду сюда с бабушкой, а вторая… Вторая, по его словам, кроется в самом завещании.
Оставшись вполне довольной объяснением Рома-нова, бабушка подошла ко мне. Поцеловала в лоб и спросила, отчего я такой грустный.
Ах, бабушка, бабушка! Она опять ничего не поня-ла. То, что дядя Толя упомянул меня в своем завеща-нии – это пока только условный плюс – никто, кроме Романова, не знает, что в нем, но вот то, что братья Худобины подозревают меня в написании анонимки – минус безусловный. И всё потому, что злые они, не-хорошие. А самый нехороший из них – Константин.
Чуть выше среднего роста, полный, горбоносый, он привык смотреть на мир, как ворона, сидя на суку, смотрит на деревенский двор, выискивая, чем бы по-живиться. Он нигде не учился, нигде не работал, по крайней мере, официально, однако при этом, сколько его помню, всегда был при делах и при деньгах. В нашей семье его открыто недолюбливали, но говори-ли о нем часто и охотно. Так, например, рассказыва-ли, как однажды, в начале девяностых, через несколь-ко дней после похорон попавших в автокатастрофу родителей, он нашел на улице пачку талонов на пита-ние, как вместо школы пошел в магазин, выменял два талона крупы на талон сахара, талон сахара на два та-лона табака, два талона табака на талон водки, один талон водки на четыре талона крупы, четыре талона крупы на два талона сахара, и в результате образо-вавшуюся в конце недели прибыль в виде ящика «Русской» не продал, не пропил, а подарил – безвоз-мездно! – взявшему его на воспитание дяде Толе. Удивительно умный мальчик. Дядя Толя, говорят, аж прослезился, увидев, с чем к нему пожаловал племян-ничек. Выпил стаканчик-другой из подаренного ящи-ка и, растрогавшись еще больше, ответил подарком на подарок – отправил его вместе с сыном отдыхать за границу. Туда Костя повез икру, а оттуда привез ви-деомагнитофон, в отличие, к слову, от Виктора, наку-пившего себе в первом же аэропорту кучу импортных шмоток. Видеомагнитофон Костя продал, а деньги от-дал в рост. Тем и жил полгода. Через полгода его должница – женщина по фамилии Суслик, торговав-шая одеждой на толкучке, отказалась возвращать деньги, мотивируя свое решение тем, что взятую сум-му она и так вернула в виде процентов. На замечание Кости, что проценты – это проценты, а долг есть долг, и смешивать эти два понятия никак нельзя, Суслик ответила твердым отказом. А когда ей надоело отве-чать, Костю побили. Несколько парней в спортивном трико подкараулили его после уроков, затащили в подъезд, ударили пару раз чем-то по голове и пригро-зили, что если он, терпила, не перестанет докучать уважаемому человеку неуместными просьбами, его попросту убьют. Костя пообещал не докучать. А узнав от мальчишек во дворе, что один из взрослых парней с соседней улицы ограбил мужчину, оказав-шимся скандальным журналистом, разработал ответ-ный план. Напросился в гости к однокласснице, чей брат работал в милиции, познакомился с ним, и во время ни к чему не обязывающего разговора о наде-лавшем много шума ограблении газетчика, выразил готовность назвать имя грабителя, если, конечно, ему помогут выбить у должника деньги. Через день пре-ступника арестовали, через два – вышла хвалебная статья в газете, где говорилось о перестройке, кос-нувшейся правоохранительных рядов, через три – брат одноклассницы получил от начальства благо-дарность, а через четыре – Суслик вернула Косте долг… Однако Худобин не был бы Худобиным, если бы на этом остановился. Через пять дней бабушка, ко-торой Костя со слезами на глазах назвал сумму, кото-рую переплатил за рубашку, в гневе написала в ОБ-ХСС письмо, где уведомила власти в том, что граж-данка Суслик, торгующая на толкучке импортной одеждой, не исключено контрабандной, на глазах со-тен людей бессовестно обворовывает сирот. Прошло еще несколько дней, и гражданка Суслик исчезла. Ку-да – неизвестно, но на толкучке с той поры ее уже ни-кто никогда не видел.
Историй, подобно этой, в нашей семье ходило про Константина множество. И в каждой из них он не мы-тьем, так катаньем добивался поставленных перед со-бой целей: будь то возврата долга или приватизации разорившегося с его же помощью какого-нибудь свечного заводика. Несмотря на то, что методы, каки-ми он пользовался, были не всегда законными и все-гда, с точки зрения нормального человека, грязными, дядя Толя и Виктор Худобины поддерживали Кон-стантина в его деятельности и всячески поощряли. Я же Константина не поддерживал, не поощрял, по-скольку всегда считал: порядочные люди так посту-пать не имеют права.
И именно поэтому у меня никогда не будет своего свечного заводика.
Так сказала моя бабушка.
***
Константин встал с кресла. С интересом посмотрел на меня, как ворона смотрит на захромавшую курицу – не ранено ли у его еще чего – задумчиво почесал нос и, повернувшись в сторону Виктора, выказал же-лание перекусить. Я поддержал его, заявив, что одним и даже двумя завещаниями сыт не будешь, тем более что самое сладкое завещание – второе, по всей види-мости, подадут к столу не раньше, чем посадят убий-цу Виолетты.
Спорить со мной никто не стал. Пообещав вер-нуться через полчаса, бабушка с Анечкой встали со своих мест и отправились на кухню.
Пока они разогревали приготовленную Михаилом еду, Максим Валерьянович Рыльский включил теле-визор. Задернул шторы на окнах и, попросив до обеда не беспокоить, уселся перед экраном.
Худобины тем временем достали из бара бутылку французского коньяка, два пузатых бокала и, о чем-то тихо переговариваясь, ушли в кабинет дяди Толи. Я подождал несколько секунд – не позовут ли меня? – а когда понял: не позовут, подошел к Романову.
Разговор у нас не получился. Романов на все во-просы отвечал односложно, словно был огорчен тем же, что и я – не гостеприимством Худобиных, поми-нутно бросал взгляды то в сторону коридора, где в кабинете дяди Толи без нас пили коньяк, то на задре-мавшего перед телевизором Максима Валерьяновича.
– Скажите, – тихо спросил он. – Вы давно знаете Рыльского?
– А что?
– Он всегда так выглядел?
– Как так?
– Как вурдалак из фильмов ужасов.
Я ответил, что фильмы-ужасы принципиально не смотрю, предпочитаю кино Тинто Брасса. А что каса-ется Рыльского, то добрее человека, чем он, говорят, просто не сыскать. Правда, для того, чтобы убедиться в этом, необходимо хотя бы раз пообщаться с ним тет-а-тет, желательно за полночь, но на это, насколько мне известно, до сих пор еще никто не решился.