Страница 16 из 32
Князь Вингала вспыхнул, но потом сдержался.
– Командор! – произнёс он, помолчав, – с сожалением, как хозяин этого замка, с восторгом, как литвин и князь обожаемого мною народа, я должен вам сказать, что оба ваши первые условия не могут быть приняты. Во всей Жмуди нет других войск, как только мои дружины. И я, и они, мы молимся богам наших отцов, не могу же я посылать их вводить в моём народе ненавистную ему латинскую веру! Строить замки на земле жмудинской я вам дозволить не могу. Какой же пастырь пустит добровольно волков в свою овчарню!.. Придите и стройте, если можете.
Что же касается вашей личной, третьей просьбы, то могу вас уверить, пока вы и ваши слуги будут держать себя, как подобает гостям, и я, и мои литвины сумеют доказать своё гостеприимство, но если они, злоупотребляя правом гостя, будут вести себя как шпионы и соглядатаи, то клянусь Прауримой, я велю их повесить вниз головой на тех стенах, которые они вымеряли. Я кончил. Не имеет ли ещё что-либо сказать благородный рыцарь!?
По мере того, как боярин переводил эти слова, командор страшно менялся в лице. Злость, бешенство кипели в нём. Он понял, что его миссия не удалась, что случилось что-то такое, чего он не подозревал, выезжая на днях из Мариенбурга.
Инстинктивно чувствуя в каждом слове князя Вингалы оскорбление, он сдёрнул с руки перчатку и хотел её бросить под ноги князю, но тот остановил его.
– Довольно, дерзкий! – крикнул он ему. – Будь счастлив, что ты взошёл под мой кров вчера, а не сегодня. Ступай, скажи своему магистру, что если он хочет мира, то пусть смирно сидит в своём Мариенбурге, мы его не тронем, но если он осмелится захватить хоть пядь земли литовской – горе ему!
– Это равносильно объявлению войны ордену, князь!? – осмелился заметить командор.
– Не твоё дело рассуждать. Я тебе говорю, передай мой ответ магистру. Если он найдёт, что защищать свои владения и свой народ от неприятельского вторжения – повод к войне, тем хуже для него!
Больше говорить было не о чем. Князь встал со своего места, сделал общий поклон и вышел из залы, дав знак криве-кривейто следовать за собой.
Криве-кривейто
Мёртвая тишина, царившая в тронной зале, пока шла аудиенция, сменилась теперь шумным говором. Литовские и польские бояре пожимали друг другу руки, словно радуясь светлому празднику. Князь Болеслав чуть не целовался с Видомиром. Капеллан потирал в умилении руки.
Рыцари, их пажи и оруженосцы столпились в мрачную чёрную кучу и медленно двинулись к дверям.
С ними никто не хотел говорить, и через полчаса всё посольство магистра уезжало обратно, увозя в крытой повозке своих неосторожных инженеров, поплатившихся за попытку сделать промер своими спинами.
До замка Штейнгаузен, где помещался конвент, в котором граф Брауншвейг был командором, было не больше дня пути, и неудачное посольство, на другой день добравшись до замка, тотчас же послало донесение великому магистру в Мариенбург.
Ответ последовал через неделю, он был краток и крайне растяжим.
«Орден войны не боится», – писал великий магистр, – но и не желает её; впрочем, действуйте, как заблагорассудите, во имя общей заветной цели не стесняясь последствий».
Это был настоящий карт-бланш, и оскорблённый командор решился действовать наступательно при первом удобном случае.
В соседние конвенты поскакали гонцы с советами быть осторожнее, а в Мариенбург стали летать донесение за донесением о присылке наёмных ратников. Войны ещё не было, но она чувствовалась в воздухе, и, казалось, малейшей искры достаточно, чтобы произвести взрыв.
Между тем, старая Германда добралась до Вильни и, к своему великому счастью, застала князя Давида Глебовича уже на свободе. Война с Василием Дмитриевичем московским была окончена, Витовт выпустил и обласкал заложника. Несколько русских витязей приехали в Вильню, и в стольном городе великого литовского княжества ежедневно были пиры и празднества.
Известие, принесённое старой кормилицей Скирмунды, поразило князя Давида. У него уже был разговор об этом браке с отцом, и он получил полное согласие, только разразившаяся война помешала засылке сватов; теперь время было коротко, и князь Давид решился просить одного свата, именно самого великого князя Витовта.
Витовт ничуть не удивился просьбе своего гостя, и когда тот чистосердечно объяснил ему, что надо спешить, так как он боится соперничества князя мазовецкого, то Витовт собственноручно написал грамотку к брату Вингале, вручил её молодому русскому витязю, крепко обнял его, поцеловал, назвал своим племянником и позволил в тот же день собрать дружину и ехать в Эйраголу.
Налет немцев на деревню
Сборы были недолгими; трое из русских витязей с оруженосцами, да человек пять литовских лучников, согласившись по первому слову князя Давида, решились за ним следовать, и в тот же день вечером они уже мчались по эйрагольской дороге.
Целый следующий день прошёл в пути. К вечеру, когда, покормив лошадей и отдохнув, путники подъезжали уже к границам Эйрагольского княжества, они увидали громадное зарево, поднимавшееся из-за леса. Толпы поселян бежали им на встречу.
– Немцы! Крыжаки! – вопили они, – жгут и грабят!
Князь и его дружина мигом приготовились к бою и поскакали к деревне, бывшей несколько в стороне от пути.
Печальная картина открылась их взорам: деревня пылала, а среди околицы двое рыцарей и человек пятнадцать гербовых панцирников таскали из избы добычу и вязали к своим коням пленных женщин и девушек. Несколько крестьянских трупов лежало вдоль улицы.
Князь Давид не выдержал, он быстро выехал вперёд со своими товарищами-витязями и с копьём в руках напал на первую группу, в которой были два рыцаря. Ловким ударом копья, попавшего в забрало, он обернул шлем кругом на голове рыцаря и сбросил его с седла; двое других товарищей бросились на второго рыцаря, тогда как лучники и оруженосцы напали на нагруженных добычею гербовых.
Немцы не выдержали, и, несмотря на то, что их было почти вдвое больше, постыдно бежали.
Первым обратился в бегство второй рыцарь, и благодаря превосходству коня успел быстро скрыться от преследования. Витязи и лучники преследовали бегущих гербовых и захватили трёх человек, да трое лежали убитыми среди пылающей деревни. Между тем, рыцарь, сброшенный копьём князя Давида, успел оправиться и сбросить с себя шлем. Теперь, с мечом в руке, напал он на князя, который без брони и на коне смело бросился на него. Но бой был неравен. Рыцарь обладал громадной силой и вертел мечом как перышком. Сабля князя Давида несколько раз встречала то меч, то латы, а тевтонцу удалось задеть князя слегка по ноге. Благоразумие говорило, что надо прекратить бой, тем более, что тяжело вооружённый рыцарь без лошади не мог никуда уйти, но князь Давид был не таков; почуяв рану, он окончательно потерял хладнокровие и с новой яростью бросился на врага. Огромный меч сверкнул в воздухе, и сабля князя со звоном разлеталась на части.
Глава XII. Неожиданный бей
Оставшись обезоруженным, князь Давид был на волос от гибели. Быстрым движением уклонился он от жестокого удара меча. Железо вонзилось в спину лошади; благородное животное сделало отчаянный прыжок в сторону, князь был выброшен из седла, но, к счастью, не запутался в стременах. С поднятым мечом бросился рыцарь на лежащего, думая одним ударом покончить с врагом, но, хотя ошеломлённый падением, молодой воин не растерялся; мигом оправившись, он, в свою очередь, кинулся к одному из поверженных драбантов, схватил его палаш и устремился навстречу рыцарю.
Увлеченные жаром преследования, спутники князя были далеко. На князе не было не только лат, но даже лёгкой кольчуги, тогда как соперник, весь закованный в доспехи волошской выковки, был положительно неуязвим.