Страница 15 из 27
Несколько минут спустя к борту «Гальинеты» подошла куриара.
– Я думаю, это несколько разнообразит ваше меню, – сказал господин Мигель, подавая пару только что подстреленных уток.
Жан де Кермор поблагодарил господина Мигеля, а сержант Марсьяль пробурчал нечто напоминающее «спасибо».
Спросив юношу, как он провел эти два дня, и удовлетворившись его ответами, господин Мигель пожелал дяде и племяннику доброй ночи, после чего куриара доставила его обратно на борт «Марипаре».
С наступлением темноты лодки пристали к острову Пахараль, где в свое время господин Шафанжон обнаружил на доисторических валунах многочисленные надписи, оставленные посещавшими эти края торговцами.
Сержант Марсьяль стряпал не хуже полкового маркитанта[67], а венесуэльские утки оказались к тому же вкуснее и ароматнее европейских. Племянник и дядя поужинали с большим аппетитом и в девять часов вечера отошли ко сну. По крайней мере, юноша улегся на циновке под навесом, где была его каюта, а дядя, по обыкновению, тщательно натянул москитную сетку.
Река кишела кайманами
Предосторожность, в высшей степени необходимая, потому что комаров здесь водилось великое множество, и каких! Господин Шафанжон отнюдь не преувеличивал, говоря, что комары, возможно, являют собой одну из главных неприятностей путешествия по Ориноко. Мириады отравленных жал вонзаются в ваше тело, и каждый укус вызывает продолжительное болезненное воспаление, а то и настоящую лихорадку.
Как тщательно натягивал дядя сетку над ложем своего племянника, какие мощные клубы дыма выпускал из своей трубки, чтобы отогнать страшных насекомых, как яростно уничтожал он тех, что пытались пробраться сквозь кое-где неплотно прилегающую сетку!
– Марсьяль, голубчик, ты вывихнешь себе руку, – повторял Жан. – Ради Бога, не волнуйся, я и так буду прекрасно спать.
– Нет, – отвечал старый солдат, – я не позволю, чтобы хоть один мерзкий комар пищал у тебя над ухом.
Только удостоверившись, что Жан заснул и ни один комар ему больше не грозит, он успокоился и тоже лег спать. Ему-то было плевать на атаки крылатых мучителей. Но какой бы грубой ни была кожа старого солдата, комары кусали его, как и всех прочих, и он чесался так, что содрогались борта пироги.
На следующий день лодки снова двинулись в путь. Ветер то ослабевал, то набирал силу, но тем не менее помогал пирогам преодолевать течение. Тяжелые низкие облака закрывали небо, а проливной дождь загнал путешественников под навес.
Течение в этой части реки, усеянной мелкими островами, было довольно сильным, и чтобы легче преодолевать его, приходилось держаться ближе к правому берегу.
Болотистый правый берег на протяжении двухсот километров, от устья Апурито до устья Арауки, изрезан сетью каналов и проток. Здесь находили себе пристанище дикие утки, усеивающие тысячами черных точек пространство равнин.
– Если их тут и не меньше, чем комаров, – воскликнул сержант Марсьяль, – то они, во всяком случае, не причиняют неприятностей, не говоря уже о том, что их можно есть.
Весьма справедливое замечание.
Элизе Реклю рассказывал, что кавалерийский полк, расположившийся лагерем на берегу лагуны, в течение двух недель питался одними утками, что, однако, не вызвало сколько-нибудь существенного сокращения их численности.
– Я думаю, это несколько разнообразит ваше меню
Охотникам с «Марипаре» и «Гальинеты» тем более не удавалось нанести ущерб пернатому племени. Они подстрелили всего две-три дюжины уток. Жан, к великому удовольствию сержанта, тоже сделал несколько удачных выстрелов, а поскольку на любезность следует отвечать любезностью, то часть добычи была отправлена господину Мигелю и его спутникам, хотя те и сами очень неплохо охотились. Решительно, сержант Марсьяль не хотел быть им чем-либо обязанным.
В этот день капитанам пирог понадобилось все их умение, чтобы не налететь на рифы. Ведь наскочить на риф среди разбушевавшейся после дождей реки значило бы потерять лодку. Кроме того, нужно было следить, чтобы пирога не столкнулась с плывущими по реке стволами деревьев, обрушившихся с острова Самуро. Этот остров уже в течение нескольких лет подтачивали воды Апуре, грозя ему окончательным уничтожением.
На ночь лодки пристали к острову Касимирито с подветренной стороны, укрывшись таким образом от яростных порывов урагана, а пассажиры нашли себе убежище в заброшенных хижинах ловцов черепах. Правда, речь идет лишь о пассажирах «Марипаре», так как сержант и Жан предпочли остаться на борту «Гальинеты». Возможно, они поступили благоразумно, так как остров Касимирито населен обезьянами, пумами и ягуарами. К счастью, буря загнала хищников в норы, и лагерь не подвергся нападению. Лишь когда ненадолго стихали порывы ветра, до ушей путешественников доносились то свирепое рычание, то громкие вопли обезьян, которых натуралисты не случайно назвали ревунами.
На следующий день небо было уже не таким мрачным. Тучи стали более низкими, а вчерашний ливень сменился мелким дождем, почти водяной пылью, который прекратился к рассвету. Временами проглядывало солнце, а северо-восточный ветер позволял лодкам нестись в полный бакштаг[68], так как река делала здесь поворот и вплоть до Буэна-Висты текла на запад и лишь потом русло поворачивало к югу.
Вольно раскинувшись вширь, Ориноко напомнила Жану де Кермору и сержанту Марсьялю их родные места.
– Жан, иди сюда, посмотри, – воскликнул сержант.
Юноша вышел из-под навеса и остановился на носу лодки. В прозрачном воздухе четко вырисовывались уходящие за горизонт просторы льяносов.
– Можно подумать, что мы вернулись в родную Бретань, – помолчав, добавил сержант.
– Ты прав, – сказал Жан, – Ориноко похожа на Луару[69].
– Да, Жан, это и впрямь наша Луара вверх и вниз по течению от Нанта! Посмотри на эти желтые песчаные отмели! Еще бы полдюжины плывущих гуськом шаланд с квадратными парусами, и я бы решил, что мы идем в Сен-Флоран или в Мов.
– Верно, Марсьяль, сходство удивительное. Только эти равнины скорее напоминают мне луга в низовьях Луары, около Пельрена или Пембефа.
– Точно, мне все кажется, что вот-вот покажется сен-назерский пароход или, как его там называют, «пироскаф»[70]. Это что-то греческое, никогда не мог понять, что это значит.
– А если он и появится, этот пироскаф, – с улыбкой ответил Жан, – мы ведь на него не сядем, пусть идет своей дорогой. Для нас теперь Нант там, где мой отец… ведь правда?
– Да… там, где мой дорогой полковник. И когда мы его найдем, когда он узнает, что он теперь не один на свете, тогда он сядет вместе с нами в пирогу, потом – на «Боливар», потом – на сен-назерский пароход… И на этот раз для того, чтобы вернуться на родину.
– Господи, если бы это было так… – прошептал Жан, глядя на далекие силуэты вырисовывающихся на юго-востоке холмов, а потом добавил, как бы развивая справедливое замечание сержанта о сходстве между Луарой и Ориноко: – Между прочим, иногда на этих песчаных пляжах можно увидеть то, чего не встретишь ни в верхнем, ни в нижнем течении Луары.
– Что же это?
– Черепахи, которые каждый год в середине марта приходят сюда откладывать яйца.
– А здесь есть черепахи?
– Тысячи черепах, и вон тот ручей справа назывался Рио-Тортуга[71], прежде чем его переименовали в Рио-Шафанжон.
– Вероятно, он заслужил это имя. Но я что-то пока не вижу…
– Немного терпения, дядюшка, и, хотя время кладки яиц уже прошло, ты увидишь черепах в несметных количествах.
– Но раз кладка окончена, значит, мы не сможем полакомиться их, как говорят, великолепными яйцами.
– Действительно, великолепными, да и мясо их ничуть не хуже. И я надеюсь, что Вальдес сумеет поймать хоть одну нам на суп.