Невеста Моцарта

— Не вставай! — пригвоздила меня Эля пальцами к массажному столу, ткнув между лопаток. — Ещё иголки поставлю. Переусердствовал ты всё же в качалке.

Она открыла и закрыла ящик. Поменяла в плейлисте музыку на более сонную, а потом только спросила:

— Она что, решила пришить муженька?

— Это она с перепугу, — усмехнулся я, пялясь в пол. — Но горжусь своими «переговорщиками». Профессионалы! Так красиво подвели, что теперь эта запись, как она «заказала» мужа, заставит её ещё сильнее стараться. Честно говоря, я рассчитываю, что оба её ёбаря: и муж, и любовник, и без неё между собой договорятся. Один другого возьмёт в долю в Хорватии: тот, что сейчас стал замом, должен же где-то безопасно отмывать отжатые у честных предпринимателей денежки. Так почему бы не вместе с прежним замом? А у опального тоже остались ещё тузы в рукаве, чтобы того прижать. Точно договорятся! Выбора у Тоцкого нет.

— И это то, что тебе надо: чтобы выбора у него не было?

— Именно то, — скромно подвёл я итог. И не стал уточнять, что на самом деле он промежуточный.

— И твоя прокураторша опять останется ни с чем? — хмыкнула она.

— Эля, не ревнуй, — улыбнулся я и дёрнулся, когда она вонзила в копчик первую иголку. — Ай! Злыдня! Моей прокураторше и без этих чинуш пока работы хватает. Немножко простимулирует Тоцкого и всё. — И я тебе тысячу раз говорил: не ревнуй! Она заместитель прокурора города. Она нужна мне.

— Это ты нужен ей, Серёж. Это её когти? — ткнула она в плечо.

— Что? — не понял я, о чём она говорит и приподнял голову.

Ах ты мелкая зловредная засранка, Евгения Игоревна! Мало того, что пыталась сбежать. Ещё и от ногтей, что вонзила мне в плечо во время танца, остались синяки. И, может, девчонка и была наивной, но бесхарактерной её назвать точно нельзя.

— Это другое, — выдохнул я, возвращая лицо в очко массажного стола. — Будто ты не знаешь!

— Знаю. От этого веет… горечью, — нежно коснулась она пальцами кожи, провела по синякам. — Прощанием. Утратой. Предательством… Любовью.

— Эля, прекрати! — дёрнул я плечом. — Оставь эти пророчества для своей паствы. Ясновидящая Целестина мне сейчас нахер не нужна. Как и эти иголки, — я сел и, извернувшись, выдернул всё, что она в меня понавтыкала. — Иди сюда, — подтянул я её за руку и зажал между ног. Подхватил за шею, убрал прядь прямых тёмных волос, что всегда скрывала половину её лица и посмотрел на шрам.

Глубокий некрасивый шрам, что пересёк её лицо от брови, через веко и всю щёку. Шрам, на который она только мне и позволяла смотреть.

— Не дури, Эль, — выдохнул я в её приоткрытые губы.

Желание прокатилось по телу штормовой волной, когда я их коснулся. И накрыло с головой, когда она ответила на поцелуй. Дыхание сбилось к чертям. Её тонкий халат полетел туда же. И массажный стол опасно заскрипел ножками по полу, принимая её спину.

Моя сладкая девочка! Моя! Сладкая! Девочка! Думал я в такт толчкам и её подмахивающим ягодицам. Сладкая. Горячая. Ненасытная. Сумасшедшая.

Были дни, когда мы не вылезали из постели сутками. Мы и сейчас не ограничились одним разом на массажном столе. Я унёс её в спальню. И, откровенно наслаждаясь её гибким телом, её жадными ласками и сладострастными воплями, думал о том, что не могу её потерять.

Правда когда-то я так же думал, что никогда не воткну в неё свой член.

Я не хотел, чтобы так случилось. Ведь она всегда была моим лучшим другом и компасом… по которому я шёл почти вслепую, куда бы он ни показывал. Но это уже потом.

Ей было семь, и она просто жила в соседней квартире. А мне двенадцать, когда однажды я пришёл из школы и увидел их дверь открытой. Всюду милиция, врачи, какие-то посторонние люди. Все искали девочку, дочку, но никто не догадался заглянуть за шторку на кухне.

От страха она не могла издать ни звука и боялась пошевелиться, сидя в луже крови с разрезанным лицом. В луже крови её матери. Отец напился до белой горячки, убил мать, покалечил дочь и выпрыгнул с балкона под ноги прохожим. Они и вызвали помощь.

Но оттого, что её нашёл именно я, с того дня я словно чувствовал свою ответственность за неё. Я приходил к ней в больницу. Я присматривал за ней в школе. Я стал самым частым гостем в их с бабушкой квартире. А она ходила со мной в консерваторию, слушала мои трели на скрипке, сидела на скамейке в спортклубе, пока я отрабатывал удары на груше или на чьей-нибудь физиомордии и смеялась над моими шутками.

Она всегда была рядом. Даже когда мы выросли. Даже когда я неожиданно женился. И она была рядом… когда убили мою жену.

Мне было двадцать три. Я был самым перспективным бойцом в бандитской группировке Луки. Правой рукой Вадима Лукьянова, которого боялся весь город. Того самого, фото чьей залитой кровью рожи с остекленевшими глазами мне сегодня прислали в конверте. А моя жена ждала ребёнка…

— Ты знаешь, — лёжа рядом, я пальцем рисовал узоры на Элькиной спине, — я сегодня увидел у «МOZARTа» Скорую и меня словно с головой макнули в кипяток. Всё вдруг всплыло перед глазами так ярко, словно случилось только что.

— Не удивительно, ты ведь снова собрался жениться, — смотрела она на меня одним глазом. Смотрела так, словно заглядывала в бездонную пропасть.

— Эля, — покачал я головой. — Не смей смотреть в моё будущее!

И, может, кто-то и не верил в её способности, только не я. Целестина была ясновидящей. Или экстрасенсом. В общем, по хер как это называется, это был факт.

— Она нас разлучит, Серёж, — спокойно сказала она, словно уже давно это знает.

— Кто?

— Твоя будущая жена.

— Никто нас не разлучит, не выдумывай, — поцеловал я её в плечо.

— Уже… разлучила.

— Эля!

И я много чего хотел сказать, но зазвонил телефон.

Она многозначительно улыбнулась и молча подала трубку.

— Что?! — я буквально подскочил с кровати, слушая, что моя Кавказская пленница бьёт посуду, ломает мебель и грозится вскрыть себе вены. — Ладно, сейчас приеду, — выдохнул я, но там всё говорили и говорили, пока я не заорал: — Я сказал: сейчас приеду!

Проклятье!

Я схватил штаны под немигающим взглядом моей провидицы.

— Только не говори, что это был последний секс, — прыгал я на одной ноге.

— Не последний, — подала она мою футболку.

— Ну и слава богу! А остальное — неважно, — чмокнул я Эльку в щёку.

Она укоризненно покачала головой. Да шучу я, шучу. Кто, если не она, знала, что секс, конечно, был восхитителен, но это последнее, что нас связывает.

Я сбежал вниз по ступенькам и на ходу набрал водителя:

— Антон, я помню, что тебя отпустил. Но ты мне нужен. Срочно.

И назвал адрес.

Глава 8. Евгения

Чёртов Неандерталец всё же успел увернуться от брошенной вазы.

— Ты охренела что ли? — шарахнулся он в сторону, когда та разлетелась вдребезги. — Так можно и покалечить, между прочим.

— Может, я и хочу тебя покалечить! — швырнула я статуэтку, что стояла рядом. Но та была из металла, звонко ударилась о дверь и приземлилась в кучу пасты на полу, что мне принесли на ужин.

— А мне сказали, что ты собралась вскрыть себе вены. Ты уж как-нибудь определись, — хмыкнул он.

— Ты ещё смеёшься? — выдохнула я в гневе. — Ты ещё позволяешь себе смеяться!

— Ну не плакать же, Евгения Игоревна! Не вижу вообще никаких трагедий, чтобы так убиваться, — поднял он перевёрнутый стул и сел. — Сядь, успокойся. Поговорим.

Я притулилась на краешек кровати, тяжело дыша. Но не потому, что так сказал Моцарт. Просто устала. Два часа бегаю тут как зверь в клетке.

Сначала я пыталась орать. Но где там! Наверно, это было самое высокое здание в городе, а я на последнем этаже — хоть заорись: никто не услышит. Потом пыталась топать, но оказалось квартира двухуровневая и подо мной всё равно апартаменты Моцарта. Ещё я пыталась выбить дверь, но она только на вид казалась хлипкой. Поэтому всё, что мне осталось — это пойти утопиться в джакузи, что прилагалась к шикарной ванной, что прилагалась к этой спальне. Или нанести какой-нибудь непоправимый ущерб имуществу хозяина. Надеюсь, картина на стене была подлинником какого-нибудь раннего Вермеера. Очень-очень раннего, примерно пятилетнего Вермеера: хозяин её так бережно поднял.