Психология войны

«Я БЛАГОДАРЕН СУДЬБЕ»[2]

Ровно три года тому назад Панфиловская дивизия, наравне с другими частями нашей Красной Армии, после семидневных ожесточенных боев в одном из опорных пунктов подмосковных районов — станции Крюково, по приказу Верховного Главнокомандования, перешла от маневренной обороны в контрнаступление и восьмого декабря 1941 года заняла станцию и деревню Крюково.　

Я был тогда старшим лейтенантом, участвовал в первой атаке Красной Армии в контрнаступлении. Эта дата для нашей страны и для нашей дивизии знаменательна тем, что тогда была повернута история войны, то есть мы перешли от обороны в контрнаступление.　

Когда мы шли в атаку в Крюкове, старший лейтенант Баурджан Момыш-улы не думал, что спустя три года он будет именоваться героем повести. Я благодарен судьбе за то, что после сотни проведенных боев, ей угодно было оставить меня в живых из числа панфиловцев, и я имею честь сегодня представиться перед вами в чине полковника.　

Я пришел сюда не красоваться перед вами, а отвечать за свои слова. Я не автор книги, а материал книги, я автор рассказа и, как каждый человек, должен отвечать за свое слово. Вот почему я говорю, что пришел не красоваться, а отвечать за свои слова. Я своим присутствием не хочу связывать товарищей, стеснять их, я призываю к откровенности и даже к резкости.　

Вчера Дайреджиев говорил о Печорине. Я принимаю ваш вызов, готов с вами воевать.　

Я чувствую себя до некоторой степени неловко, когда меня называют героем, образом советского офицера, сравнивают меня (даже такие мудрецы нашлись) с Наполеоном, Багратионом и т. д. Все это, конечно, смешно. Я не полководец, я офицер ближнего боя, прежде всего. Я даже не могу сказать вам, что я полноценный офицер тактического соображения, потому что тактика — это великое дело. Поэтому те товарищи, которые сопоставляют меня с Багратионом и Наполеоном — невежды в военном отношении. Если товарищи думают, что это меня трогает, они ошибаются, это до некоторой степени даже возмущает меня.　

Некоторые смущены — почему этот герой живет. Если бы его убили, легче было бы о нем говорить.　

Думаю, что я не очень бесполезный человек. Я остался в живых не потому, что хотел, а, видимо, судьба была такая. Поэтому давайте вместе поблагодарим судьбу и счастливую случайность. В дальнейшем, может быть, своими рассказами и службой в армии, я некоторую пользу принесу и поэтому, давайте, лучше я не буду умирать и пусть товарищей это не смущает, пусть об этом не жалеют. Я желаю всем нашим воинам и вам жизни и полного благополучия.　

В отношении конкретного героя. Я сегодня оглядываюсь назад. Я ушел на порядочное расстояние от старшего лейтенанта Баурджана Момыш-улы. Старший лейтенант Баурджан Момыш-улы теперь и для меня такой же образ, такой же литературный герой, как и для вас. Это было в 1941 году, а сейчас 1944 год.　

Я буду говорить не о себе, а о старшем лейтенанте Баурджане Момыш-улы, который существовал, одном из советских офицеров, несущих в себе образ войны, образ нашего времени, образ нашего советского человека в этой Великой Отечественной войне. Я не говорю об исключительной личности, безусловно, это не так. Вчера, когда товарищи говорили о Печорине, пытались утверждать, что он претендует на исключительность. Давайте о Печорине поговорим позже.　

Идут рассуждения о живом герое. А потом появились некоторые мои статьи в газетах и читатели узнали, что Момыш-улы, оказывается, и пишущий. Вчера докладчик даже говорил здесь обо мне, как о соавторе. Некоторые товарищи помнят мое прошлогоднее выступление. Поэтому, мне кажется, что отдельные люди незаслуженно упрекают Александра Альфредовича в том, что «насчет вашего авторства придется немного усомниться». Относительно первой повести вы помните, когда Александр Альфредович честно говорил, что «в этой книге я всего лишь добросовестный и примерный писец». Некоторые толкуют это и как иронию, и как литературный прием. А на самом деле, это не то и не другое. Когда в прошлом году вам читали первую главу второй повести, которую, к сожалению, редакторы не пропустили (и очень много, между прочим, потеряли, что не пропустили), в ней было сказано, что автором этой книги является не Бек, и не я, а война. Книга пишется о войне войной. И дальше было сказано: «Не как большое, до конца осмысленное художественное полотно, а как зарисовка, эскиз войны». Товарищ Шкловский вчера говорил о недостойном поведении советского писателя и прочее и прочее. Единственное, что я понял из этого, что Шкловский говорил о скромности. Конечно, скромность — это очень большой проблематичный вопрос. Но что такое скромность, Шкловский все-таки не сказал.　

Повторяю, книга пишется войной. Александр Альфредович, как писатель — автор, я, как материал, его помощник. Мы честно работаем.　

Ничего нет более высокого, чем быть высокочестным летописцем с одной стороны, и быть честным материалом с другой стороны. Ведь есть интимные чувства не только в личной жизни человека. Есть так называемый командирский интим. Из практики войны мы знаем, что не всякий трус признается, что он трусит, не всякий командир признается, что он волнуется.　

Я предоставил в распоряжение Александра Альфредовича свои интимные чувства командира, желая выпятить психологию командования. Когда Александр Альфредович писал: «Я всего лишь прилежный писец», и «автором этой книги является война», это выглядит и на самом деле как самоотречение автора.　

Шкловского возмущало — почему рубят руку. Я от такого высокого литератора этого не ожидал. Он удивился, почему командир носит клинок. Не в этом дело. А почему бы не рубить, почему не носить клинок?　

Почему этот интим чувства был раскрыт? Желание осмыслить и помочь советскому читателю познать и осознать истину о войне. Мы считали, что единой целью советской литературы является этот злободневный вопрос.　

Поэтому мне совершенно непонятно выступление некоторых товарищей, которые столь благородное взаимное самоотречение трактуют, как недостойное советского писателя.　

В прошлом году я говорил, что считаю преждевременным обсуждение второй повести. В этом году я вынужден повторить, что считаю преждевременным обсуждение третьей повести, так как замысел не закончен, впереди еще две книги. Четыре повести о панфиловцах Александра Альфредовича имеют целью дать в комплексе оборонный бой вообще и маневренный бой на Волоколамском направлении, в частности, на примерах боевых действий Панфиловской дивизии. Центральным вопросом, проходящим через всю книгу (я говорю об этом потому, что боюсь, чтобы содержание третьей повести не относили ко второй повести, как ее собственный недостаток), является бой и его психология, человек в бою, — я говорю о всех четырех книгах, — народ в бою, благородство советского воина, совесть, честь, нравственно-моральный облик советских людей, советского воина, чувство и сознание долга, инициатива, психология командования и подчинения. Короче говоря, силы советского патриотизма в образах советских людей, солдат и офицеров нашей многонациональной, но единой Красной Армии, которые в дни громадных испытаний 1941 года впервые всему миру, — нашим друзьям и нашим врагам, — красноречиво сказали о себе, кто они такие, что это за советская нация, нация воюющих большевиков, сражающихся за человеческую правду, достоинство и справедливость. Это было показано не на страницах анкетных бланок, — это было показано языком огня, языком меча, всеми средствами сердца, всей человеческой сущностью советских людей. И на почвах подмосковной земли эти факты были записаны священно пролитой кровью наших солдат и офицеров.　

Все эти вопросы — сложнейший механизм ближнего боя с его многогранной психологией. Общественное мнение требует от автора, Александра Альфредовича, продуманного специального толкования каждого вопроса в отдельности; толкования каждого вопроса в отдельности нашей реальной действительности с проникновением в глубину, со знанием полного объема с тщательной отработкой контура формы, горизонта с топографической точностью.