Психология войны

СОТРУДНИЧЕСТВО С БЕКОМ

Правда и ложь существуют испокон веков. Правду нужно уметь говорить, не подсовывая ложь. В истории ложь иногда не выступала в своем наряде. Она выступала в костюме правды. Ложь торжествует и кричит не только пять, десять минут, один час, пять, десять лет. Есть ложь, живущая веками. Но все равно эту ложь разоблачат.　

В Москве один солидный писатель сказал мне: «Абсолютная правда — это ужас! Вы не можете требовать от меня правды!» Абсолютная правда не ужас, ее только надо уметь преподнести и она принесет большую пользу. Даже если вы пишете на злободневные вопросы, правда должна являться медом, а ложь, как ты ее ни отшлифовывай, все-таки остается ядом. Вы знаете, как готовят детское лекарство… Важно, чтобы оно было сладкое. Я пришел к выводу, что это подслащение фактов делается и писателями, художниками, композиторами, киноработниками не сознательно и не умышленно. Среди них есть и такие, которые нагло лгут.　

У меня были случаи, когда Бек так путал, что я был предельно возмущен. В своей суровости наша действительность нелегка, требуется отвага. Но, боже мой, сколько сейчас трусов на литературном фронте. Я возмущен поведением некоторых писателей, которые идут по линии наименьшего сопротивления и проявляют трусость на каждом шагу.　

Во второй повести вы найдете мой разговор с Беком на эту тему. Я ему говорил, что если бы литературный фронт был настоящий фронтом, как и военный, где трусов расстреливают на поле боя, ему давно бы не жить…　

Я говорил, что отвагу нужно искать не только в　кулачном бою, она нужна и на литературном фронте. Надо уметь говорить правду. Отвага и смелость должны быть в сердце. Конечно, если правду преподносить грубо, топорно, от этого пользы не будет, а только вред. Самая большая недобросовестность — это недобросовестность перед своей профессией. Почему так много людей литературы, недобросовестных к своей профессии? А это ведь самое страшное сегодня. Я задумался над этим вопросом. Книга — гражданин мира. Для того чтобы написать книгу человек должен быть творцом, это его дитя, он должен заразиться темой, переболеть или «забеременеть» ею, испытать родовые муки и потом подарить нам книгу. А у нас многие пишут понаслышке, наспех. Но заболеть, переболеть темой даже военные не всегда могут — это не так-то легко.　

Правда — великая задача художника. Найти правду в бою трудно, а обобщить ее еще труднее. Может быть, с моей стороны те требования, которые я предъявляю к писателям, кажутся чрезмерно несправедливыми, но я думаю, что они законны.　

Многие из вас читали «Панфиловцы на первом рубеже» под авторством Александра Бека. Со дня выхода в свет этой повести нас буквально засыпают вопросами о наших взаимоотношениях. В Москве и в Алма-Ате почти на каждом перекрестке задают этот же вопрос. Многих интересует продолжение.　

Написана только первая повесть. Вторая повесть, в рукописи, находится в стадии третьей переработки, после моего недавнего просмотра ее в Москве. Третья завершающая повесть еще в материалах и мне по возвращении в Москву примерно в течение двух недель придется дорассказать кое-что Беку, дополнить материалами.

Наша встреча описана самим Беком, как это было на самом деле.　

Между мною и Беком существует устное соглашение приблизительно следующего содержания: Наше сотрудничество имеет своей целью воздвигнуть литературный памятник бойцам и офицерам Талгарского полка Панфиловской дивизии и генералу Панфилову.　

Этим и только этим желанием руководствуемся мы. Если произведение выйдет за эти узкие рамки нашей цели и в процессе нашего сотрудничества перерастет на базе фактического материала до больших обобщений　(к чему материал, безусловно, имеет такую тенденцию), думаю, что мы. и наши друзья будем очень рады. Но пока предсказывать рано — будущее покажет.　

Я не знаю, насколько Бек как писатель популярен среди своих коллег, но знаю, что читатель его в основном до сегодняшнего дня почти не знал — он пока один из нетитулованных работяг среди товарищей по ремеслу. Союз писателей отказал ему в броне, и он один из тех, кто был отдан в солдаты. Он на меня пока производит впечатление честного работяги, усидчивого человека, добросовестного стенографа и фотографа. Как художника пока его не знаю. Лучше иметь дело с честным и скромным ремесленником, чем с мастером с испорченным вкусом, с развращенными чувствами, ложным высоким самомнением — это и сблизило меня с ним. Дай бог нам силы, здоровья и бескорыстного честного отношения к труду нашему, и я надеюсь, что сообща, общими нашими силами, мы сумеем сделать что-то порядочное, дополняя друг друга, и выйдет одно целое и умное. Вот почему меня меньше всего беспокоит нетитулованность Бека. Мы друг другу честно поможем в пределах наших способностей и это нам компенсирует дух громкого звания. Так я думаю.　

Бек является автором книги, а я, мои бумаги, моя память, мои мысли — материалами книги. Следовательно, книга Бека предполагает быть не художественным произведением в полном смысле этого слова, а военно-документальным художественным произведением. Безусловно, Бек несет ответственность за книгу, но он человек невоенный и во многих вопросах войны разбирается недостаточно; в свою очередь я, как автор материалов, несу ответственность перед памятью панфиловцев, перед историей и перед современниками за правильность книги; несу ответственность за трактовку всех военных и военно-психологических вопросов. Короче говоря, Бек ответственен как автор-обработчик, а я как автор-материал.　

Это обстоятельство обязывает Бека предоставлять мне право редактора его рукописей, согласовывать со мною все, представлять на мой просмотр повесть и лишь после согласования со мною сдавать ее в печать. Автоматически мы меняемся ролями: теперь я обрабатываю его рукописи.

Такова официальная бухгалтерия наших отношений.　

Не думайте, что Беку легко работать. Он очень ограничен, потому что материал не всегда под силу ему-, и мне тоже не легко работать с ним. Рассказывать ему одну и ту же вещь тысячу раз, сто раз растолковывать этому гражданскому человеку, буквально долбить ряд положений, просматривать его рукописи и передиктовывать отдельные главы, преодолевать его непонимание и гражданскую упрямость, а иногда и литературную увлеченность и лихачество, его глупые восторги перед эпизодами и хроническую экзотоманию, доходящую порой до пошлости, — все это стоит больших сил, энергии и нервов.　

Некоторые сочувствуют Беку. Может быть, они правы. Но и я по-своему прав и, признаться, немного рассержен за бездушное отношение к моим страданиям…　

Но, неважно, придем к компромиссному и справедливому заключению: не легко Беку быть автором, а еще труднее мне быть материалом. А дело требует своего и нам надо его делать и начатое довести до достойного конца. А впереди еще много работы.　

Первая повесть переделывалась три раза. Первый брак, второй брак, а третий раз, кажется, удалось. В начале первой повести Бек рассказывает, что ему пришлось преодолеть и натерпеться от меня, прежде чем добился моего согласия работать с ним. И это правда.　

Вторая повесть им также начиналась с жалобы на меня, на мою жестокость… Она еще не вышла из печати. Там он описывает свой визит ко мне с рукописью первой повести. И довольно правдиво и честно. Действительно, так и было.　

Приведу дословно воспоминание Бека о нашем творческом содружестве: