Страница 6 из 17
Она повернулась к стенке купе и не могла видеть, как смотрит на ее оголившееся плечо архитектор Монтиньяк.
Вопреки пожеланию ночь оказалась совсем не спокойной. Катя проснулась в кромешной тьме и под одеялом, чтобы не разбудить француза, включила дисплей на телефоне: 03.15.
Болела голова, хотелось пить, но самое главное – предательски поднывал низ живота. «Да что ж такое-то, будто сглазил кто, – подумала она. – Этого мне только не хватало раньше времени».
Она тихонько встала, взяла сумку и вышла из купе. К счастью, средства гигиены у нее с собой были.
Вернувшись, она притворила дверь и снова легла, поджав ноги. Укрываться не стала, казалось, что в купе очень душно, хотя она отдавала себе отчет, что система вентиляции работает исправно. Скорее всего, у нее поднималась температура, как всегда в такие дни. Хуже всего, что не было обезболивающего или хотя бы но-шпы.
Катя постаралась заснуть, но тщетно. Вернулось чувство тошноты, ладони и лоб стали влажными. Она понимала, что ничего страшного не происходит: просто перенервничала и переутомилась в последние сутки, почти не спала и толком ничего не ела, а тут и положенное природой нездоровье подоспело. От этого не умирают.
Однако к доводам разума примешивалось какое-то чувство или чутье, а может, самовнушение, крепшее с каждой минутой – она словно видела чье-то око, глядящее на нее из темноты, из ниоткуда. Оно не было похоже на застывший глаз Анны из дневного кошмара, потому что внимательно и вполне осознанно следило за Катей и будто помогало мышечной боли выкручивать ее тело изнутри.
Она опять с надеждой глянула в телефон, но он показал ей всего лишь 03.50. Поезд прибывал в Москву около одиннадцати часов утра. Это время казалось недостижимым, как горная вершина.
Катя полежала еще минут десять, хотя прекрасно знала, что нарастающую боль унять не получится, в конце концов, она – не йог, умеющий уговаривать плоть. Бесшумно встав, она снова вышла из купе и пошла к проводнику, который, скорее всего, спал в столь поздний час. Превозмогая стыд и неудобство, она постучала в дверь его купе. Он тут же открыл дверь, в своей безупречной форме, показывающей, что и ночью он при исполнении.
– Что угодно, мадам?
– Извините, что побеспокоила. Нехорошо себя чувствую. У вас нет обезболивающих таблеток?
– Конечно, в каждом вагоне имеется аптечка. Я сейчас покажу вам все, что есть, и вы сами выберете то, что требуется.
Катя была благодарна за деликатность, поскольку боялась обычного в таких случаях вопроса: «Что у вас болит?»
Если честно, к этому моменту у нее болело уже все, а желудок, так некстати посреди ночи вспомнивший о еде, посылал отчаянные сигналы в виде рези под ложечкой. Прав Денисов: вечно забывая нормально поесть, а потом перекусывая, когда-нибудь она точно заработает себе гастрит и будет глотать «кишку», которой он ее неизменно пугал как самым страшным наказанием.
Она выбрала таблетки со знакомым названием – в России совсем недавно начали продавать такие же спазмолитики, купила у проводника пакетик сока и упаковку печенья, чтобы не принимать лекарства натощак.
Перед тем как уйти, спросила:
– Тот парень, что попал под поезд… он сам бросился или несчастный случай?
– Это полиция установит. В той деревушке есть станция, но скоростные поезда на ней не останавливаются. Говорят, он был совершенно невменяем и вроде ждал местный пассажирский на Берлин. Не принимайте близко к сердцу, это всего лишь какой-то наркоман. Такие, как он, все равно хорошо не заканчивают.
Катя выпила сок и съела несколько печений, стоя у окна в коридоре, затем проглотила сразу две капсулы импортного лекарства, еще раз зашла в уборную, умыла лицо холодной водой. Вернулась в купе и снова легла, приняв позу эмбриона.
Экран телефона показал 04.30. Француз крепко спал, грудь его мерно вздымалась под пледом. Огни маленьких станций, мимо которых они проезжали, не останавливаясь, выхватывали из темноты его лицо.
Сон никак не шел, хотя Катя усердно лежала с закрытыми глазами и перебирала в уме дела, которые надо сделать по приезде. За время ее отсутствия в Москве их накопилось достаточно. Встречать ее будет штатный водитель агентства Толик, он отвезет ее домой в Большой Гнездниковский, может, она еще застанет дома Соню – в конце семестра у них уже какое-то свободное расписание. Она примет душ, позавтракает и сразу поедет на работу. Нет, лучше позавтракать уже на работе, чтобы не терять время.
Весь грядущий день представился ей похожим на недельное расписание уроков – у Сони в начальной школе было такое: каждый день разлинован и помещен в свое окошечко. А у нее такая неделя пролетит за шесть рабочих часов, ибо каждый час по насыщенности действий равняется дню. Если каждый час считать за день, то сам день… Перед глазами Кати замелькали квадратики, как вагоны уезжающего поезда, а она бежала за ними и старалась то ли сосчитать, то ли поймать, чтобы взобраться на подножку. Но квадратики не давались, вились змейкой, выписывали вокруг Кати загогулины и словно дразнили.
Боль в теле улеглась, но с головой творилось что-то неладное. Кровь билась в висках, и дышать становилось труднее. Катя устроила подушку повыше и помассировала виски. Она не спала, но ощущала себя в какой-то зыбкой мути, на волнах которой качалась, то проваливаясь, то выплывая на поверхность. Ей казалось, что кто-то наступил ей на грудь или положил большую тяжелую ладонь – и держит, давит, как могильный камень.
Откуда-то сбоку наплывало бледное лицо Анны, знакомое и незнакомое одновременно, левая сторона рта была перекошена, как от нервного тика, из-за чего казалось, что она гримасничает и тоже дразнит Катю, знает то, что Кате неведомо, и потому насмехается над ней. «Аня, Анна, что случилось с тобой? Что я тебе сделала?!» – хотела крикнуть ей Катя, но не смогла, потому что опять как будто ушла под воду, но не морскую, а в коричневую болотную жижу, затопившую купе.
Анна приложила палец к губам и улыбнулась знакомой, родной улыбкой. Сониной улыбкой. Она была очень похожа на ее Соню, как же Катя раньше этого не замечала?!
Квадратики из Сониного расписания теперь плясали вокруг них обеих, а мимо шли какие-то люди – Катя не видела их, но слышала, – хлопали двери и металлическим противным голосом что-то вещала какая-то тетка.
– Екатерина, pardo
– Приехали? Как? Уже одиннадцать?
Кате по-прежнему было трудно дышать, и что-то дрожало внутри. Она встала, но ту же схватилась рукой за стол.
– Вы так крепко спали, я не будил вас. Так за вами кто-то приедет?
– Да…
– Давайте я помогу вынести вещи на перрон. У вас только этот маленький чемодан?
– Да…
Выйдя на перрон, Монтиньяк поставил чемодан на землю и подал Кате руку, собираясь что-то сказать. Но к нему тут же подошла высокая стройная девушка с темными вьющимися волосами. Не обращая внимания на Катю, она радостно приобняла его за плечи и на хорошем французском сказала:
– Добро пожаловать, месье Монтиньяк! Наконец-то! Пойдемте скорее, – она как пушинку подхватила его чемодан.
Солнце уже входило в зенит, на небе ни облачка, день обещал быть жарким. Катю снова повело, но схватиться было не за что. Она бы упала, если бы ее не подхватили мощные руки Толика, пробасившего где-то над ухом:
– А я уже и в вагон зашел, да купе перепутал, смотрю – нет никого. С приездом, Екатерина Александровна!
– Что-то мне совсем нехорошо, Толя. Далеко машина?
– Нет, прямо напротив входа, на платной стоянке. Вы за меня хватайтесь, а я чемодан возьму.
Катя взяла его под руку. Скорее даже повисла, как тонкая лиана на могучем баобабе. Толик был огромен и добродушен, как все великаны, и служил предметом воздыханий юных сотрудниц агентства.
2
Извините меня (фр.).