Пепельная Луна

На столике лежали Сонины фотографии.

– Это ваша дочь? – Француз явно желал увести разговор и переключить Катино внимание. – Очень красивая девушка, но, наверное, она больше похожа на вашего мужа?

Катя неопределенно кивнула, не признаваться же, что мужа у нее никогда не было. Она бережно убрала фотографии обратно в ежедневник, затем выпрямила спину, прижалась к стенке купе, прикрыла глаза и начала медленно дышать, стараясь, чтобы вдыхаемый воздух доходил до самого низа живота. Так учила бабушка в детстве, когда Катю укачивало в транспорте, а им надо было проехать несколько остановок до поликлиники. Как и у многих людей со слабым вестибулярным аппаратом, окреп он у нее уже во взрослом возрасте, когда Катя сама села за руль. Сработал всем известный феномен: водителей никогда не укачивает, даже если в качестве пассажира они не могут проехать и десяти минут.

Сейчас дело было даже не в тошноте, а в этих зримо представленных каплях крови, которые и вызвали спазм. Катя дышала, как учила бабушка, и прислушивалась к себе: неужели это предвестник панической атаки? Она не боится вида крови, принимает в подарок алые розы и даже купила себе красное платье, как посоветовал ей Лабковский. Она умеет отделять мнимое от реального. У нее все хо-ро-шо. И у Сони все хо-ро-шо. У них обеих все просто замечательно, а попавший под колеса наркоман – одна из чужих бед, которые не имеют к ним никакого отношения. Это все нервы, усталость, впечатлительность – от них так заходится сердце…

Поезд тронулся. Француз сел напротив и опять зашелестел газетами. Катя решила, что он снова примется невозмутимо читать, и позавидовала его выдержке, но, когда открыла глаза, увидела, что он всего лишь сложил газеты в ровную стопку, а сверху опять поместил книгу.

– Вам нравится Набоков? – спросила его Катя.

– Мне нравится русская литература! – Он был рад сменить тему разговора и отвлечь ее мысли от трагедии. – Пушкин, Тургенев и Толстой оказали огромное влияние на литературу Франции. Наши писатели стали создавать свои произведения под влиянием русских. Например, Андре Жид или Альбер Камю немыслимы вне Достоевского. И это касается не только прошлого! Одним из величайших современных французских писателей считается русский эмигрант Андрей Макин, он переехал к нам в конце восьмидесятых годов. Его знаменитая книга «Французское завещание» получила самую престижную во Франции Гонкуровскую премию, а также премии Медичи и лицеистов. Такого никогда не случалось ни с одним французским писателем. В 2016 году Макин был избран членом Французской академии, основанной кардиналом Ришелье. А до него были Анри Труайя, Жозеф Кессель, Ирен Немировски и Владимир Волков – представители эмигрантской волны, сумевшие добиться признания во Франции. Разумеется, Набоков стоит особняком, в эмиграции он писал не на французском, а на английском, но именно этот русский писатель доказал всему миру, что можно блестяще писать на неродном языке.

– Наверное, вы и сам пишете или занимаетесь изучением литературы? – предположила Катя.

Тирада Оноре чем-то напомнила ей Семена, который тоже мог долго и со вкусом, с мельчайшими деталями, датами и подробностями рассказывать о том, что его действительно занимало.

– О нет! Я всего лишь любитель, преданный читатель. По профессии я архитектор. Кстати, я нескромно считаю, что моя работа в чем-то сродни писательству. Архитектор, как и литератор, создает с нуля то, чему предстоит простоять много веков. По крайней мере, каждый из них стремится к этому, воплощая свой замысел.

– Как красиво вы говорите! Никогда не думала об архитектуре в таком ракурсе, но, пожалуй, вы правы. Я тоже причастна к недвижимости, но несколько с иной стороны. Я продаю и сдаю в аренду то, что создают архитекторы. Мое агентство чутко относится к запросам клиентов, мы стараемся подобрать именно то, что человек ищет, порой сам того не осознавая. Был у нас такой случай. Клиентка искала квартиру с обязательным зимним садом. В Москве с нашим климатом такую трудно найти. Мы предлагали квартиры с большим количеством цветов, но ни одна ей не понравилась… Оказалось, что сад нужен был для ее питомца – игуаны, – сказав это, Катя пожалела, что раздала все визитки в Берлине.

– И чем завершилась история? Вы ведь не оставили игуану без дома, вернее, без сада? – улыбнулся он.

– Разумеется, нет. Довольны остались и хозяйка, и, смею надеяться, ее игуана, – рассмеялась Катя. – Постойте… Оноре де Монтиньяк… Так это о вас я читала в журнале «Архитектура и дизайн»? Вы работали над апартаментами самого знаменитого актера Франции в Париже. Я видела фотографии, особенно мне понравилось решение в стиле Бранкузи. Признаться, нечто подобное мы воспроизвели при ремонте подмосковного особняка одного олигарха. Неужели это вы тот самый архитектор Монтиньяк?

– Он самый, – француз склонил голову и улыбнулся.

– Ой, простите, – покраснела Катя. – Зачем же я вам рассказала про балки-то?

– Не переживайте, Екатерина. Если бы вы знали, сколько раз меня копировали. Это жизнь: в архитектуре, как и в литературе, всегда есть место плагиату, что лишний раз доказывает их сходство. Да мне и не жалко. Делать жилища людей красивыми – моя работа. Я постоянно придумываю что-то новое и не делаю секрета из своих проектов. Если подражатели талантливы, пусть набивают руку. Каждый мастер начинает обучение с воссоздания уже существующего, живопись и музыка – тому подтверждение. Если на моих работах учатся, я только рад и иду дальше: создавать и отдавать – вот мой девиз.

– Простите за любопытство, в Москву вы тоже по работе?

– На этот раз да. Пригласили сделать проект загородного дома. Мне это показалось интересным – в самом сердце России создать классическую средиземноморскую виллу. Никакого напускного шика и буйства форм, ничего лишнего. Я был бы рад показать вам ее, когда завершу работу!

Разговор о работе позволил Кате окончательно успокоиться. К счастью, ее знания английского вполне хватало, чтобы понимать все, что говорит Монтиньяк. К тому же всегда легче разговаривать на английском с иностранцем, нежели с носителем языка. От Оноре де Монтиньяка исходило такое спокойствие и уверенность, что купе рассекающего темноту поезда стало казаться самым безопасным на свете местом.

Катя представила, как они выглядят со стороны: мужчина и женщина в желтом овале окна, которое, словно спутник, несется в черной бездне бесконечного мира.

Наступила пора ложиться.

– Ночник вам не помешает? Пожалуй, я еще немного почитаю, – сказал француз. – Если вы не против.

– Конечно. Я засыпаю и при свете, – ответила Катя.

– Вам говорили, что вы очень похожи на Катрин Денёв? – неожиданно спросил он ее.

Катя секунду помедлила перед тем, как ответить. Сказать, что впервые ей сообщил об этом потомок Виктора Гюго в парижском ресторане «La Tour d’Argent», было как-то нескромно и могло повлечь за собой расспросы, невольно затрагивающие самое личное, ведь то путешествие по Франции было связано с Семеном, ставшим отцом ее дочери.

– Говорили однажды, но я не вижу сходства. А вот вы мне кого-то напоминаете…

– Все французы чем-то похожи друг на друга. Бывшая жена считала, что у меня есть сходство с одним нашим актером… Когда близкие приписывают нам внешние черты других людей, не значит ли это, что они не замечают наших внутренних достоинств? – проговорил он задумчиво.

Катя уловила нотку грусти в его словах, но не стала отвечать расспросами. Очевидно, и он имел в виду что-то свое, личное – то, что лучше не тревожить двум случайно встретившимся мужчине и женщине.

– Спокойной ночи, – сказала она Оноре.

– Bo

Катя вспомнила, что так же ей желал хорошего сна Семен. Правда, часто среди ночи он будил ее и нарушал хороший сон, а иногда еще и под утро. Она вытянулась под одеялом, как стрела, и ощутила наливающуюся тяжесть груди. Впервые за много лет она пожалела, что не имеет привычки надевать в поезд кружевное белье, но тут же осадила себя: «Как тебе не стыдно. Милый, добрый Денисов сейчас, наверное, готовит очередной научный доклад и смотрит на твое фото в рамочке, стоящее у монитора компьютера, а ты тут пребываешь в настроении а-ля “Девять с половиной недель”. Спать, срочно спать – окончательно и бесповоротно».