Разлом

Вскоре она, ревя моторами и лязгая сверкающими гусеницами, в тучах желтоватой пыли, поравнялась, а затем и мирно миновала курган. Немецкие танкисты в черных круглых танкошлемах , тоже по пояс голые, высунувшись из люков, хохоча и горланя песни, махали нашим бойцам руками. Красноармейцы, высыпав из укрытий, растерянно смотрели вслед быстро удаляющейся колонне.

В небе очень высоко завис самолет-корректировщик, лейтенант, перекрикивая соседних взводных, зычно дал команду:

–Взво-од! Слу-у-ушай мою команду-у-у!! В укрытие! – и, уже юркнув в окопчик, искоса оглядывая небо, вполголоса добавил:

–Этот может и зайти – поздороваться…

Бойцы, рассредоточившись по ячейкам, быстро напяливая сухие гимнастерки, негромко, между собой переговаривались:

–Наши-то, танки, наперед выставили… Как издеваются. С-суки!

–У наших броня потолще. Немец энто любит.

–На Сталинград прут, небось. А мы тута теперь, как сбоку припека.

–Ничего, стемнеет, снимемся и пойдем.

–Куда? Куда ты пойдешь, сиротка?! Немца догонять, так не догонишь, пехом-то…

–Да-а-а. Окружает гад.

«Рама» летала не зря.

Минут через десять раскаленный нещадным июльским солнцем послеполуденный воздух вдруг наполнился тяжелым воем снарядных корпусов, вздрогнула и стала дыбом земля чуть впереди ломкой линии ячеек и неглубоких окопов, заволокло все вокруг гарью и едким горячим духом пироксилина. Гришка, поджавши колени и втянув голову в плечи, сжался – дальше некуда! – калачиком в узком окопчике, зажмурив глаза и до хруста сцепив зубы, никак не мог застегнуть мотузок каски, а потом, когда крупные комья сухой глины, разом оглушив, полузасыпали его, судорожно сжал трясущимися ладонями и саму горячую каску, пытаясь таким образом прикрыть голову и исступленно бормоча что-то бессвязное… Дядя Митя, пересидев так же в окопе первую волну артналета, поверил было вдруг наступившей тишине, все шарил по окопчику и не находил винтовку, а потом высунулся так, самую малость, отряхиваясь от едкой глинистой пыляки, и тут сверкнуло у него перед самыми глазами опять, сорвало с головы и покатило по траве каску, померк перед глазами белый свет и тяжело ссунулся он на дно укрытия мешком, ухватившись за лицо обеими ладонями и уже проваливаясь в небытие.

Это по высотке, по засеченным позициям их полка стали бить немецкие шестиствольные минометы и ад, вырвавшись из разверзшейся земной тверди, весело запрыгал по кургану частыми всполохами разрывов и безжалостно хохоча пронзительным воем от все налетавших и налетавших мин. От удаленной позиции, позади кургана, где находились командир их полка, начштаба и комиссар, сорвалась вдруг полуторка и, поднимая пыльный шлейф, быстро полетела в степь, подскакивая на желтоватых сурчинах и быстро удаляясь.

Напрочь оглушенный Игнатка, порой истово крестясь и по-детски всхлипывая, то матерясь последними словами, то замолкая, сцепив зубы, изредка открывал присыпанные глиной глаза, но в кромешной темноте и полной дикой тишине ослепительно сверкали только над ним, контуженным, частые вспышки разрывов, пробиваясь сквозь черные косматые дымы. Наконец, крупный кусок дерна тяжело шибонул откуда-то сбоку по каске и он, упав на дно окопа, потерял сознание.

Тяжелый едучий дым медленно расходился к подножию высоты почти в полном безветрии. Вокруг стонали раненые, кто-то по-бабьи причитал, сидя и отупело раскачиваясь над убитым товарищем.

Гришка в изодранной гимнастерке на корточках сидел над комвзвода, лежащим навзничь и почти засыпанным сухой землей, осторожно разгребая и продувая его лицо от глиняной пыли. Вдруг тот разомкнул почерневшие растрескавшиеся губы и слабо закашлялся, открыл широко и часто заморгал глазами. Сел. Гришка тут же поднес к губам ему флягу.

–У-у-ух!! Контузия! А я уж подумал…– Гришка попробовал улыбнуться. Лейтенант поднял голову, мутными, непонимающими глазами обвел вокруг. Из обеих ушей его рудыми потоками шла кровь.

А снизу, не спеша, осторожно обходя частые дымящиеся воронки, подымались, держа лошадей шагом, три всадника в непривычных черных мерлушковых папахах. Уцелевшие красноармейцы, окровавленные, в разорванных гимнастерках, шатаясь и отхаркиваясь, молча сходились и сползались к сидящему на земле комвзвода. Винтовок почти ни у кого не было.

Курган дымился, как кратер вулкана. Невдалеке молоденький боец с белым, как мел лицом в полусознании ползал по кругу, подтягиваясь с силой на руках, а обе ноги кроваво и страшно волочились на одних штанинах следом. Он, то по-бабьи всхлипывал, то начинал исступленно и хрипло выкрикивать какие-то слова. Наконец, голова его обвисла и он, судорожно дернувшись, затих, завалившись набок.

Дядя Митя полз на четвереньках, часто останавливаясь и осторожно прощупывая ладонью перед собой выжженную траву:

–Хлопцы, где ж вы, хлопцы, не бачу… Где ж вы, хлопцы… Не бачу я, хлопцы. Не бросайте мене, хлопцы…

Из его плотно сжатых дрожащих век обильно текли, грязно расходясь по впалым небритым щекам, слезы.

Конные, по виду, как казаки, держа карабины на весу, подъехали уже почти вплотную.

Бойцы, окружив сидящего взводного, настороженно, исподлобья, молча разглядывали их, а Гришка, заметив на одном из них выпирающую из-под новенькой бурки немецкую полевую форму, угол кармана с нашитой свастикой, слегка прикрыв собой взводного, ловко, одним махом отодрал с его гимнастерки петлицы с кубарями и незаметно опустил их себе в сапог.

–Э-эй! Бо-со-т-та-а! Старшой-то… тут хто есть?! – окликнул один из конных сытым низким басом, проницательно вглядываясь в темные посеревшие лица красноармейцев, – я спрашиваю: кто из вас есть стар-шой? – раздельно еще раз спросил командирским голосом казак.

–А вы-то кто будете? С виду, как вроде… наши, а так…– выступив немного вперед, сплюнув, недоверчиво обозвался, немного придя в себя, Игнатка.

–И ты, куча навозная, иш-шо будешь тут вопрос-сы задавать! – молодой казачок, криво ухмыльнувшись, поднял карабин, но старший, казак средних лет, положа ладонь на ствол, зычно дал команду:

–Вста-ать! А ну!! Сходись строиться! Ходячие какие – становись в строй, с-сукины дети!

По всему кургану конные собирали мелкие группы красноармейцев и, подгоняя плетками, сгоняли их вниз, к дороге. То тут, то там раздавались удары карабинов, это казаки равнодушно добивали лежачих тяжелораненых.

Пересчитав, не сходя с коня, зажатой в руке плетью пленных, седоватый казак с густыми отвислыми усами подъехал к другому, такому же седому, с красивым лицом школьного учителя, в бурке и немецкой офицерской фуражке и, козырнув не по-нашему, двумя пальцами, бодро доложил:

–Господин есаул! Военнопленные Красной Армии в количестве сто сорок три человека для марша построены!

Есаул, проезжая неспешно вдоль строя, пристально всматривался в сумрачные запыленные лица пленных, словно ища знакомых. Наконец он, слегка натянул поводья и, поправив фуражку, чуть привстал на стременах:

–Есть ли кто из вас из казаков донских али кубанских?! Ежели есть… Таковые – выходи! Али все вы – мужики иногородние?

Красноармейцы, недоуменно переглядываясь, молчали. Из задних рядов послышался шумок и двое пожилых вышли нерешительно вперед, комкая в руках пилотки и опустив головы.

–Откеля вы будете, станишники?

–Станицы Еланской… мы, мобилизованные, – негромко сказал один.

–В Красной Армии давно?

–Кубыть, две недели, будет…

Есаул, слегка улыбнувшись, привстал на стременах, поднял голову и закричал зычно и с гонором:

–Вместе с победоносными германскими войсками боремся с большевизмом и мы –доблестные казаки Всевеликого Войска Донского! И ведет нас за собой в энтой борьбе генерал Петро Николаич Краснов! Слыхали про такового? Не забыли иш-шо?! – он надменно заулыбался и чуть тише продолжал:

–Ежели есть кто… желающие поступить в наши ряды, как из казаков, так и прочие, из мужиков, ибо нам нужны и пехота, и артиллерия, а ну – выходи из рядов! – и, уже помягче добавил:

–Добьем краснопуз-з-ых и заживе-е-ем, станишники, на Дону-батюшке –эх, вольно! Проехав еще раз вдоль строя, крикнул опять: