Страница 42 из 54
Отметим, что все вышеназванные люди, скорее всего, также являлись сотрудниками института. Центр подготовки космонавтов в то время уже располагался в Подмосковье, в Звездном городке, большая часть его руководства находилась в эти дни в Казахстане на космодроме Байконур, где готовился полет сначала пятого корабля-спутника (25 марта 1961 года), а потом – полет космического корабля с человеком на борту (12 апреля 1961 года). Поэтому представителей Центра подготовки космонавтов из числа описанных Владимиром Голяховским «полковников в папахах» можно с большой степенью вероятности исключить.
Валентин Бондаренко, если верить врачу Владимиру Голяховскому, прожил еще около шестнадцати часов (Ярослав Голованов утверждает, что только восемь). Мог ли в течение этого времени кто-то контактировать с пострадавшим и расспросить его о причинах пожара в сурдобарокамере? Вполне мог, если Валентин был в сознании или не находился в состоянии естественного или медикаментозного сна. Владимир Голяховский так описывает свои первые врачебные действия в отношении пострадавшего кандидата в космонавты:
«Первым делом следовало начать внутривенное вливание жидкостей с обезболивающими лекарствами, но в обожженных тканях невозможно было найти ни одной вены. Только на обеих стопах еще оставалась кожа. Я с трудом смог найти мелкую вену и ввел в нес иглу (пластмассовых катетеров тогда еще не было). Через иглу я ввел в сосуд морфин, и больной задышал спокойней» (8.13).
Нужно, однако, учитывать, что пострадавший ко времени поступления в Боткинскую больницу уже сильно ослабел – Владимир Голяховский пишет:
«Больной был еще жив, он с трудом поверхностно дышал и шевелил сгоревшими губами. Я наклонился вплотную к страшному лицу и разобрал еле слышные слова:
- Больно… Сделайте… чтобы не болело…» (8.13).
У Валентина Бондаренко констатировали ожоговый шок, а это значит, что с достаточно высокой степенью вероятности уже через один-три часа после травмирования в результате пожара его сознание могло стать спутанным, могла наступить общая заторможенность.
Все же не будем сбрасывать окончательно со счетов вероятность того, что расспрашивать Валентина Бондаренко о причинах трагедии могли и в течение тех шестнадцати часов, которые он провел в отдельной палате Боткинской больницы. Кто же мог его столь подробно расспросить?
Во-первых, это мог быть медицинский персонал Боткинской больницы, который оказывал помощь пострадавшему. Но из рассказа врача Владимира Голяховского ясно, что общую информацию о причинах происшедшего он пытается узнать не от пациента, а от загадочного старшего лейтенанта, которого он тремя неделями позже описываемых событий ассоциирует с Юрием Алексеевичем Гагариным:
«- Как случилось, что возник пожар в камере?
Он (старший лейтенант – С.Ч.) вздохнул:
- Просто случайность. Он (т.е. Валентин Бондаренко – С.Ч.) был в программе трехсуточного испытания, и как раз ночью программа должна была закончиться. Он собрался согреть себе еду на электроплитке, протер руки спиртовой салфеткой, и она коснулась раскаленной плитки. Воздух вспыхнул, он пытался его загасить, дал сигнал тревоги. Но пока его разгерметизировали - сгорел.
- Неужели обычная плитка? Это же опасно.
- Да, обычная, только спираль покрыта железом» (8.13).
Вряд ли информация о причинах пожара из уст самого пострадавшего могла интересовать и специалистов по ожоговой терапии, которые во главе с заведующим ожоговым центром Института хирургии имени А.В.Вишневкого Академии медицинских наук СССР Михаилом Шрайбером приехали помогать коллегам из Боткинской больницы спасать Валентина Бондаренко. Их целью было облегчение страданий и спасение пострадавшего, а не установление причин пожара в сурдобарокамере.
Во-вторых, узнать о причинах трагедии у самого Валентина могли попытаться его родственники. Но Владимир Голяховский пишет, что жену пострадавшего кандидата в космонавты Анну Бондаренко медперсонал больницы даже не решился пустить в палату, где находился Валентин Бондаренко:
«Привезли заплаканную жену Бондаренко. Что было делать, как показать ей обугленное тело без волос, без глаз, без губ? Сестра подвела ее к двери и показала его с расстояния» (8.13).
Правда, уже позже Анну Бондаренко все-таки провели к мужу:
«…Он узнал, что я пришла. Узнал... Говорит: «Ну, Анюта, все». И нас сразу увезли»
По воспоминаниям Анны Бондаренко, «в три часа дня на следующий день (то есть 24 марта 1961 года – С.Ч.) сказали, что он умер».
Следовательно, родственникам о причинах пожара Валентин Бондаренко сказать ничего не мог.
В-третьих, о причинах пожара Валентин Бондаренко мог еще сказать тем, кто целенаправленно интересовался бы именно самим фактом возгорания, то есть людям, которые должны были вести какое-то расследование. И вот тут возникает вполне закономерный вопрос: а были ли эти люди?
Увы, нет никаких данных, что по факту гибели кандидата в космонавты создавалась какая-нибудь правительственная или межведомственная комиссия для расследования причин трагедии. Нет никаких данных, что по факту гибели старшего лейтенанта Валентина Васильевича Бондаренко возбуждали бы уголовное дело военная или гражданская прокуратуры. Нет никаких данных, что по факту смерти человека вели дознание или расследование органы милиции или Комитета государственной безопасности СССР – впрочем, последний мог провести расследование негласно, руководствуясь поступившей информацией о случившейся трагедии из «первого отдела» НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины).
Расследование действительно было проведено только в рамках самого НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины) и курировавших его деятельность подразделений Министерства обороны СССР. В записи от 21 апреля 1961 года в своем дневнике генерал Николай Каманин свидетельствует:
«Сегодня вечером заседал Военный Совет ВВС, заслушали доклад генерал-майора А.Н.Бабийчука о причинах гибели слушателя-космонавта В.В.Бондаренко. Он семнадцатым по счету проходил 15-суточные испытания в барокамере. На десятые сутки, во время подогрева пищи на электроплитке в барокамере возник пожар, и Бондаренко погиб из-за сильных ожогов» (8.10).
Оставим «на потом» вопрос о том, насколько объективным было такое расследование фактически своих же собственных организационных упущений и халатности. Нас гораздо в большей степени сейчас интересует другое: могли ли сотрудники этих ведомств фактически допросить Валентина Бондаренко во время его пребывания в палате Боткинской больницы?
Думается, что нет. Во-первых, лечащие врачи (тот же Владимир Голяховский) вряд ли бы допустили военных чиновников к постели умирающего пострадавшего, если бы он даже был в состоянии давать какие-то показания. Во-вторых, опять же из воспоминаний врача-хирурга Владимира Голяховского следует, что «наверху» - в том числе и в самом Министерстве обороны СССР - никакой информации о причинах случившегося не было, о чем свидетельствует вал телефонных звонков, обрушившихся на самого дежурного врача Голяховского после поступления в Боткинскую больницу пострадавшего Валентина Бондаренко:
«Другие больные поступали для неотложного лечения, а телефон все звонил. Звонили большие люди и спрашивали о состоянии Бондаренко. Приходилось отрываться отдел и все снова объяснять» (8.13).
Из всего рассмотренного нами выше следует практически однозначный вывод, что о причинах пожара получить информацию непосредственно от Валентина Бондаренко могли только заинтересованные сотрудники НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины). И сделать это они могли только в очень узкий момент времени – от извлечения пострадавшего кандидата в космонавты из горевшей сурдобарокамеры и до момента помещения его в военную санитарную машину для отправки в Боткинскую больницу. Мы пока не будем сомневаться, что в суете по оказанию первой медицинской помощи пострадавшему такая информация была сотрудниками НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины) действительно получена.