Страница 8 из 11
На крыльце мама взяла меня за руку и о чем-то расспрашивала. Говорила, что я заслужил мороженое, и в «Целинном» она обязательно возьмет его.
– А можно два? – спросил я и, словно почувствовав что-то, обернулся назад. В крайнем от крыльца окне в форточку курил человек. Рядом с ним на подоконнике стояла маленькая девочка в больничной пижаме и смотрела нам вслед.
– Мама, – резко одернул я руку, – мне надо тебе сказать.
– Что, сынок? – удивленно спросила мама, прикладывая свою ладонь к моему лбу. – Что сказать?
Я вновь обернулся. В окне никого не было. Лишь штора, задернутая до середины, колыхалась от ветра.
– Два это много. Одного хватит!
– Умница, – обрадовалась мама и, заметив наш автобус, ускорила шаг…
Глава 6. Первый
И вот настал самый важный день в моей жизни! Важнее всех предыдущих, важнее даже будущих дней. Ну кто скажет, что пятнадцатое сентября важнее первого? Никто! Тем более последний год мне только и говорили про первое сентября, а сегодня все собрались, чтоб напомнить!
– Сынок, – говорит папа, – первое сентября – это как Юрий Гагарин перед стартом!
– Первое сентября, – хмурит брови Бабай, – это как День Победы в сорок пятом!
– Мы все будем гордиться тобой, – целует меня в лоб Абика, – ты наш Лобачевский!
Только мама молчит, смотрит на меня и молчит. То портфель достанет, то тетрадки в него сложит, то вновь вынет – пересчитывает. Ручки, ластик, карандаши, пенал…
– А промокашку? – вскидывая руки, прерывает она свое молчание оханьем. – Мы забыли промокашку! Как он в школу пойдет без промокашки? А?!
Все, кроме меня, начинают носиться и искать промокашки, которые я давным-давно израсходовал на самолетики. Я делаю вид, что без промокашки в школу идти глупо, бесполезно, и, самое главное, – все будут сидеть с промокашками, а я без. Как бишара!
– Что он у нас, бишара, что ли? – охает мама. – Все будут сидеть с промокашками, а он без!
Папа смотрит на часы и выбегает на улицу.
Весь дом напоминает пчелиный улей. У нас ищут промокашки. Из квартиры Иваниди доносятся крики: «Я тебе говорила в этих туфлях в футбол не играть! Говорила? Что ж ты, ирод-то, наделал!» У Пиркиных дела всегда после еды, а еда у них больная тема: «Дава, школа еще никогда не была важнее завтрака, и кто скажет тебе иначе – не слушай! Ты помнишь тетю Варю, так вот тетя Варя – директор школы, и она всегда завтракает». Даже из квартиры дяди Наума доносится что-то, связанное со школой.
– Да, Светлана Ивановна, конечно! На линейке я буду обязательно в галстуке. Понял, Светлана Ивановна. Мячи, конечно, принесу! Пока! То есть до свидания, извините, не привык еще!
Ровно через час во дворе дома возле наваленной строителями кучи песка собирается наш отряд первоклашек, держащих в руках гладиолусы и портфели. На всех синие костюмы, белые рубашки, черные туфли. На Коле Иваниди кепка, которую тетя Хеба зачем-то напялила на его кудрявую голову. От этого Коля стал похож на важного карлика, который собирается жениться.
– Все в сборе? – осматривает собравшихся дядя Наум. – Тогда песню запева-а-ай! Раз – два! Шагом марш в школу!
– Совсем там с дуба рухнули, – крутит у виска тетя Хеба Иваниди, – алкаша в физруки взяли. Посмотреть бы на того, кто это придумал. Завтра же в гороно пойду.
– С другой стороны, свой человек в школе, – разумно замечает дядя Владик Пиркин, – за детьми присмотрит. Блат!
– Тоже мне блат – он уже хороший! Даром, что пиджак надел и галстук у Ставроса выпросил. Все равно схожу в гороно!
Наверное, это единственный случай на моей памяти, когда мы всем двором идем вместе, держась за руки. Я держу маму и Абику, Бабай идет рядом и держит гладиолусы, слева от него шагает тетя Хеба, дядя Ставрос и их сын Иваниди. Чуть позади нас семья Пиркиных наставляет Даву на все одиннадцать предстоящих лет учебы. Справа от них, в галстуке и пиджаке, несет за спиной сетку футбольных мячей дядя Наум. Мы идем самой лучшей дорогой от дома до школы. Той дорогой, по которой мне предстоит еще много раз пройти, стирая на ней чьи-то следы и оставляя свои. Тропинка огибает заросли полыни и кусты боярки, подводя нас все ближе и ближе к асфальтной улице. Все когда-то идут в первый раз в школу. Абика с Бабаем вели в школу мою маму, их, в свою очередь, отводили их родители, а тех…
– Куда он делся? – крутя головой по сторонам, спросила мама сразу всех, – сына в школу ведем!
– Найдется, – ответил за всех Бабай, – я его знаю!
Перед школьными воротами наша делегация сделала остановку. Мне вновь поправили воротник, Даве объяснили, кому дарить цветы, а Иваниди погрозили пальцем.
– С богом, – вздохнул дядя Наум и, перетаскивая сетку мечей через крутящийся турникет, проскользнул во двор школы.
Мы последовали за ним.
Вдоль всего парадного входа на бетонной площадке стояли празднично одетые дети. Разбившиеся по кучкам согласно своему росту школьники о чем-то живо разговаривали и смеялись. Я огляделся по сторонам, ища знакомые лица.
– Вон наши, – подтолкнул меня в плечо Коля, – и воспиталка тут уже.
– Где? – я не заметил, куда он указал пальцем.
– Да вон! У крыльца! Давай туда. Догоняй, – сказал Иваниди и юркнул в толпу, пробивая себе путь локтями.
Я посмотрел на маму. Уговор был, что на линейке я стою один. Без родителей. Это важно! Это архиважно, и мы об этом договаривались…
– Я помню, сынок, – сказала мама, – давай! Иди к друзьям!
– Спасибо, – обнял я ее и, схватив гладиолусы у Бабая, рванул следом за Иваниди. За мной побежал и Дава Пиркин. Добравшись до своей группы, мы поздоровались со всеми пацанами и даже девчонками, что случалось довольно редко. Обычно это бывало или на день рождения, или когда ты сильно обидел их. Сегодня это произошло спонтанно и, скорее всего, завтра уже не повторится. Тетя Валя, нарядная, в синем платье, вся нагруженная цветами, стояла рядом с нами и с любовью смотрела на всех. Увидев меня, она слегка улыбнулась и, получив предназначенный ей букет гладиолусов, сказала спасибо. Если это и есть школа, если так всегда и будет – то я готов стать отличником. Я готов не баловаться и дарить цветы. Здороваться и стоять со всеми в одной линейке рядом. Я согласен не врать, да и зачем врать, когда так ярко светит солнце и твои друзья светятся еще ярче. Мои мысли прервал писк микрофона: женщина с тугой, словно канат, косой вышла на середину линейки:
– Здравствуйте, дети! Меня зовут Светлана Ивановна! Я ваш завуч начальных классов! – она сделала паузу и обвела всех взглядом. – Сегодня, дети, вы вступаете в новую жизнь! Еще не совсем взрослую, но ответственную! Ответственность – это то, чему вы должны научиться с первых дней учебы! – Светлана Ивановна вновь посмотрела на нас и продолжила: – Все мы, и я в том числе, когда-то давно пошли в первый класс. Все мы учились! И сегодня это право – право учебы, право новых знаний и побед, принадлежит вам! И от вас требуется учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал… – она в третий раз замолкла, и я понял, что молчать она будет до тех пор, пока не услышит, кто нам это завещал.
– Ленин! – раздался звонкий крик слева от меня, вся линейка мигом обернулась на возглас и, повернувшись обратно к завучу, громко закричала, – Ленин! Дедушка Ленин! Владимир Ильич!
– Ленин, – тихо прошептал я от удивления. Крик принадлежал девочке с двумя красными бантами, в белом платье с черными лямками и юбкой, в розовых колготках, с чуть скривленным правым уголком губ…
Алиса стояла в соседней шеренге и тоже смотрела на меня. Я обомлел. Значит, Анатолий Иванович сдержал свое слово, и «это» началось. Значит, слово пацана, которое я дал ему, тоже надо было держать. Наставление отца! Самурай и пацаны. Самурай держит честь, и пацаны, которые дали слово, тоже дорожат этой честью. Этим самураям тысяча лет. Пацанам – то есть мне – только шесть.
«Сможешь держать честь – значит, пацан! Значит, самурай! А нет – полицай». Еще дядя Наум добавил, мол, в будущем самураи в Японии останутся, а вот пацаны сгинут – перестройка растопчет. И мы якобы последние, кто так называет себя.